Эдуард Мысловский и его напарник Владимир Балыбердин были первыми советскими альпинистами, поднявшимися на Эверест 4 мая 1982 года. Об экспедиции на высочайшую вершину мира (8848 метров) написаны книги и сняты фильмы. Но заслуженный мастер спорта СССР и заслуженный тренер СССР, действительный член Русского географического общества, а до недавнего времени и профессор МГТУ имени Баумана спустя почти тридцать пять лет вспоминает детали, которые ранее, что называется, оставались за кадром...

ОТЕЦ

Кто, по-вашему, Эдуард Викентьевич, придумал фразу "Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет"? Трус или прагматик?

Не удивлюсь, если окажется, что авторство принадлежит какому-нибудь альпинисту-острослову. Хотя выражение, конечно, дурацкое. Как и вопрос "Зачем идете в горы вы?". На него нельзя ответить честно. Можно сочинить красивую, афористичную формулировку, но сколько в ней будет правды? Мы иногда в шутку называли нашу работу переноской тяжестей на больших высотах, и это не слишком далеко от истины. Искать рациональное зерно не надо, у каждого свое объяснение привязанности к горам.

- Вы давно ими заболели?

В 1954 году, когда впервые попал на Северный Кавказ. Мне было семнадцать лет.

- До того жили в Москве?

Родился тут, а детство провел на Украине. Мой отец - офицер-танкист, служил в Киеве, потом его командировали в танковую школу, располагавшуюся рядом с нынешней станцией метро "Спортивная". Там находился Хамовнический плац. Отец попал в лабораторию, которая разрабатывала коробку передач для танков. В 1938 году его арестовали. Вместе с коллегами. Объявили немецкими шпионами и предателями Родины. Полковника-завлаба расстреляли, отцу дали пять лет лагерей. Как рядовому члену банды. Мама долго потом еще носила передачи, хотя отец в тот момент уже сидел в Магадане. А в 42-м году его застрелил охранник. Просто так. Якобы за неподчинение приказу. Это я узнал много позже...

Родился я в 37-м. Когда отца посадили, мама отвезла меня к родне в Брацлав Винницкой области. От греха подальше. Но моего деда, колхозного кузнеца с четырьмя классами церковно-приходской школы, все равно репрессировали. За то, что воспитывал сына врага народа...

Мною занималась бабушка Антонина Семеновна. Вместе мы пережили оккупацию.

В апреле 44-го немцев выгнали, а 1 сентября я пошел в школу. Еще через три года, летом 47-го, в Брацлав приехала замученная тетка с двумя медалями на груди - "За оборону Москвы" и "Доблестный труд в годы войны", обняла меня и сказала: "Здравствуй, сынок. Я - твоя мама".

Неудивительно, что я ее не узнал. Почти десять лет минуло, мы ведь расстались в 38-м. Когда началась война, мама пыталась прорваться за мной на Украину, но дальше Казатина ее не пустили. Еще бы: жена немецкого шпиона пробирается в сторону фронта. Очень подозрительно! Даже после Победы мама долго не могла приехать. Винницкая область находилась в зоне оккупации, там работал СМЕРШ, искал врагов народа.

Так и получилось, что в Москву я вернулся лишь в 1948 году. Сначала меня записали в 529-ю школу Кировского района. Но я не знал русского языка, думал и говорил по-украински, из-за чего возникали проблемы. Учителя считали: Мысловский специально придуривается, и ставили плохие оценки. Даже по тем предметам, которые я любил - истории, географии... Помучался, помучался и после седьмого класса пошел в железнодорожный техникум. В документах указал, что отец погиб под Сталинградом в 42-м году. Если бы написал правду, точно не взяли бы... А реабилитировали отца лишь в конце пятидесятых.

В техникуме была туристская секция, ей руководил замечательный человек - Алексей Николаевич Крылов. Сначала я занимался лыжами, участвовал в зимних походах, потом переключился на альпинизм. Физически к тому времени окреп, уже не выглядел дистрофиком, как после переезда с Украины.

АДЫЛ-СУ

- Где был первый подъем, какую вершину штурмовали?

Летом 54-го получил путевку в альпинистский лагерь Адыл-Су. Это в Приэльбрусье. Поскольку учился в железнодорожном техникуме, мне выписали бесплатный билет, и я поехал на три дня раньше срока. Добрался до Лермонтовского разъезда, вышел из поезда и... увидел Машук с Бештау. Подумал: вот они, настоящие горы! Ну, и полез. Один, без снаряжения, без карты... Карабкался по скалам, пока не забрался наверх. Смотрю: внизу идет проселочная дорога. Решил спуститься. Вышел по ней к проходной. Навстречу выбегают часовые с овчарками. "Стой! Кто такой?" Подхватывают под белы ручки и - в комендатуру. Оказывается, я набрел на тщательно охраняемые урановые рудники. Вокруг колючая проволока в два ряда, вдоль которой бегают собаки. А я-то со скалы спустился! Не верят, говорят: покажи, где пролез. Ну, я и начал забираться. Кричат: хватит, спускайся! Позвонили на турбазу, где я оставил вещи с документами, проверили, есть ли такой герой в списках. Отпустили, сказав напоследок: быть тебе, парень, альпинистом!

Я честно последовал совету и через три недели поднялся на... Эльбрус. 5632 метра над уровнем моря. В июле отмечался День железнодорожника, и по такому случаю организовали массовое восхождение на высшую гору Европы. Толпой под сто человек. Подъемников тогда еще не было, мы на машинах доехали до Терскола, а дальше - ножками. Прошли до 105го пикета, переночевали. Следующая остановка в "Приюте одиннадцати" на высоте 4310 метров, куда каждый притащил по два-три полена для зимовщиков. Последняя точка для акклиматизации - "Приют Пастухова", названный в честь покорителя обеих вершин Эльбруса. А в два часа ночи - штурм, чтобы вернуться к обеду. Дошли не все, кое-кто поблевал и спустился вниз. У каждого человека свой высотный потолок, это физиология, особенности организма...

СЛУЖБА

- С той поры, получается, вы и "прописались" в горах?

Не получается. После техникума меня призвали в армию. Я хотел съездить в альпинистский лагерь Туюк-Су под Алма-Атой, выписал себе билет на 11 июля, но не успел. Накануне милиционеры пришли к нам домой, напугали мать. После случая с отцом она боялась любых представителей власти, вот и отдала мой паспорт. Я был готов ехать хоть с метрикой, лишь бы путевка и билет не пропали, но в шесть часов утра явился участковый и проводил на призывной пункт. Вот и все...

Четыре года я отслужил на флоте, выполнял долг перед Родиной. Сначала, правда, меня направили на целину убирать урожай, а осенью определили в Первый флотский полуэкипаж в Химках. По сути, это курсы молодого бойца, точнее, матроса. После выпуска попал в 8-ю радиошколу в Алабушево. Затем меня перевели в Североморск, назначили командиром отделения радиомастеров. Последний год служил уже под Горками Ленинскими. Командир части разрешил ездить в Москву и сдавать вступительные экзамены в вуз, чтобы время зря не терять. Сначала хотел поступать в МЭИ, Энергетический институт, где учился мой друг, но там мне не понравилось, альпинистская секция была какая-то хилая, а вот в МВТУ - что надо. Туда и отнес документы.

Учился и параллельно тренировался. Уже через год, в 1961-м, окончил школу инструкторов, в 66-м получил диплом выпускника МВТУ и одновременно закрыл норматив мастера спорта по альпинизму. У нас были прекрасные наставники - Анатолий Овчинников, который потом станет тренером экспедиции на Эверест, и поляк Витольд Радель. Во время войны он служил в спецвойсках и совершал диверсии в тылу врага. Легендарные личности!

ПОДГОТОВКА

- Вроде бы первое советское восхождение на Эверест планировалось еще в 1959 году?

Вскоре после английской экспедиции, в которой Хиллари и Тенцинг дошли доверху, к нам на базу Джан-Туган в Кабардино-Балкарии приезжали китайцы. В 1954 году мастеров у них еще не было. Идея состояла в том, что подготовить общую команду и вместе подняться на Эверест. Четверка наших сильнейших альпинистов завезла оборудование на всю группу, забросила в базовый лагерь, маршрут выбрала. А потом возник конфликт в Тибете, КНР его оккупировала, и тема на время закрылась. В 60-м году китайцы пошли на Эверест сами, хотя с нашим снаряжением и экипировкой. Через год еще раз залезли, установили на вершине алюминиевую треногу, чтобы никто не сомневался в их достижении.

Ходила байка, будто в 54-м советская экспедиция пыталась штурмовать Эверест, но ее участники погибли. Не верю в эту историю. В СССР альпинисты были наперечет. С 1948 года выходил толстенный альманах, где перечислялись любые восхождения, вплоть до второй категории сложности, а это уровень третьеразрядника. Исчезновение известных спортсменов не могло остаться незамеченным. Перепрыгнуть через несколько ступенек трудно: чтобы добраться до первого разряда, надо четыре года минимум ездить в альпинистские лагеря.

- Вы когда получили "Снежного барса", Эдуард Викентьевич?

Его нельзя получить. Можно только заработать.

- Извините...

Бывает... Это неофициальное звание для покорителя высочайших гор СССР. У нас пять вершин более семи тысяч метров - пики Коммунизма (таджики переименовали его в Исмоила Сомони), Ленина, Победы, Корженевской и Хан-Тенгри. Высшая точка - пик Коммунизма, 7495 метров. Туда я поднялся в 1968 году. В 70-м был на Победе, став чемпионом Союза в классе траверсов. И за Хан-Тенгри получил золотую медаль.

- А к Эвересту когда начали готовиться?

Мы рвались на восьмитысячники, которых не было в нашей стране. Сначала планировали идти на Нанга-Парбат в Пакистане. 8125 метров. Уже и сборы проводили, но потом Исламабад поссорился с Дели, а СССР дружил с Индией... Нас не выпустили из страны, хотя Пакистан заявлял, что примет советскую экспедицию. Словом, опять вмешалась политика.

- Это какой год?

В районе 77-го. А уже в 78-м начали присматриваться к Эвересту. Наша очередь в министерстве туризма Непала подходила весной 1980 года, но спорткомитет СССР понес большие расходы при подготовке Олимпиады в Москве, и нам заявили, мол, на экспедицию денег нет.

Был еще вот какой момент: никто не гарантировал, что подъем пройдет успешно, без жертв. А это дополнительный риск, новый скандал. И так Игры-80 бойкотировали американцы с подпевалами... Словом, решили от штурма Эвереста временно отказаться. Мы стали искать, с кем бы поменяться очередью. Договорились с испанцами: пропускаем их вперед, а сами пойдем двумя годами позже. В 80-м мы провели разведку, и я в ней участвовал. Вшестером выбирали под Эверестом маршрут, по которому будем штурмовать.

Дальше - больше. Поскольку мероприятие планировалось союзного значения, республиканские федерации, Москва и Ленинград прислали заявки в команду. Набралось девяносто восемь человек на шестнадцать вакансий. Списки кандидатов до сих пор хранятся у меня дома.

Тут и началась свистопляска. Нас отправили в Институт медико-биологических проблем, где принялись готовить, словно к полету в космос. Может, даже жестче. Холодоустойчивость, работа в барокамере...

Пилоты стратосферных истребителей и космонавты без кислородной маски выдерживали подъем на высоту не выше шести тысяч метров, а Юра Голодов терпел до одиннадцати километров, крутил педали велоэргометра. Правда, "прожил" там лишь десять секунд, вырубился, потерял сознание. Ему сразу же дали маску...

На мой взгляд, организаторы экспедиции допустили стратегическую ошибку при комплектовании. Вместо коллектива, заряженного на решение задачи, они формировали команду лидеров, ярких индивидуальностей. Каждый рвался попасть в обойму, войти в число избранных. Ребят осуждать нельзя. Мы понимали: может, это единственный шанс подняться на вершину мира. Вот и выжимали из себя максимум.

Зато для медиков наша компания была выгодна, ибо сносила любые издевательства. Мы сутки провели при температуре минус сорок градусов, находились на ветру скоростью шестьдесят метров в секунду. Даже чистым азотом дышали!

ШТУРМ

- Тяжко пришлось?

Не то слово! Был документальный фильм "Гималайские сборы" режиссера Венделовского, куда-то исчез. И у меня копии не осталось. Там все хорошо показано, в деталях...

- Тоже теряли сознание, Эдуард Викентьевич?

Все! Говорю же: каждый работал на пределе.

- При отборе ввели ограничения по возрасту, вы оказались самым старшим участником экспедиции...

Я перешагнул рубеж на пару лет. Когда поднялся на Эверест, мне было сорок четыре. Там другая проблема имелась. Врачи заподозрили ишемическую болезнь сердца. Едва не забраковали. Но я доказал: это ошибка. Сказались физические и эмоциональные нагрузки. Параллельно с тренировками я готовился к защите кандидатской диссертации, а кроме того, крутился, подрабатывая в трех местах, чтобы помочь жене, на которую легли основные заботы по воспитанию двух наших дочек. Вот усталость и дала о себе знать... Но ишемии у меня не было, нет. Конечно, при принятии окончательного решения учли мой опыт и авторитет, то, что я являлся заместителем председателя Федерации альпинизма СССР.

- Когда ваша команда прилетела в Катманду?

Точную дату не вспомню, надо в дневниках посмотреть. Я вел подробные записи во всех экспедициях начиная с 1964 года. По часам и минутам. Сейчас вот перевожу все в цифру...

В Непал мы приехали в марте. Времени на акклиматизацию, подготовку базового лагеря на высоте 5300 метров было достаточно. Хуже иное. Тренеры еще в Союзе разделили нас. Всю жизнь я ходил в связке с Валентином Ивановым, а его и меня сделали руководителями первых двух четверок. На третью назначили Эрика Ильинского, на четвертую - Славу Онищенко. В мою команду попали два Владимира из Ленинграда - Балыбердин и Шопин плюс москвич Коля Черный. Альпинисты прекрасные, спору нет, но я с ними никогда не работал в горах, а это важно. С проверенным партнером по связке можно даже не разговаривать, идти молча. Люди учатся чувствовать друг друга, предугадывать следующий шаг. Так было у нас с Валькой Ивановым.

В его группе оказался Сережа Ефимов из Свердловска, лидер местных альпинистов, и два сильных украинца - Миша Туркевич из Донецкой области и Сергей Бершов из Харькова. Сборная солянка из индивидуальностей! Безусловно, возникали конфликты, у каждого была своя тактика восхождения, методика подготовки, техника, но все терпели ради одной цели...

Если по уму, стоило создать команду на базе сложившихся коллективов, скажем, "Спартака" или "Буревестника", усилив альпинистами из других городов, но тогда обиженными оказались бы целые регионы. Вот и сделали микст, коктейль, чтобы всем угодить.

- С Владимиром Балыбердиным, с которым в итоге вы пошли на вершину, тоже ссорились?

Без прямых стычек и публичного выяснения отношений - в горах не до того, но напряжение, как говорится, витало в воздухе. По складу характера Володя - альпинист-одиночка, ему не нужны напарники. Да и разница в опыте сказывалась. Он был кандидатом в мастера, я - мастером спорта международного класса с тренерским стажем. Зато Балыбердин превосходил меня в атлетизме. Плюс - на одиннадцать лет моложе...

Володя всегда был крайне амбициозен. И погиб в июле 94-го из-за этого. Ехал на "Волге", купленной за восхождение на Эверест, на перекрестке не пропустил финскую фуру, решив, что проскочит. Угодил аккурат под трейлер... Ударом у "Волги" снесло крышу, все четыре человека, находившиеся в салоне, погибли.

- Вы ездили на похороны?

Тогда в Питере проходили Игры доброй воли, и губернатор Собчак велел замять дело, чтобы не привлекать внимания к трагической смерти популярного спортсмена. Тело несколько дней пролежало в морге, как неопознанное, хотя у Володи в кармане пиджака были права и паспорт. Лена, жена, с трудом через неделю отыскала мужа, не дала похоронить в безымянной могиле...

Я ничего не знал о гибели Володи, мне сообщили слишком поздно.

- Печальная история, но мы отвлеклись, Эдуард Викентьевич.

Наше восхождение описано в мельчайших подробностях, не хочется пережевывать. Многое со старта пошло не так. Мы должны были идти вчетвером, но Шопин с Черным забрасывали кислород в верхние лагеря и не могли участвовать в штурме в первой смене, им требовался отдых и восстановление. В итоге мы сами тащили дополнительный груз с палаткой для пятого, последнего лагеря, веревками, баллонами. Сначала нас с Володей сопровождал шерпа, проводник из местных, но Наванг не дошел до четвертого лагеря на 8250 метрах, обжег глаза и повернул обратно. По совести, мы с Балыбердиным должны были спуститься и разделить груз Наванга, но Володя сказал: "Вниз не пойду, я - не носильщик". И полез вверх. Обрабатывать маршрут в одиночку.

Что делать? Я попытался затащить все сам. Не получилось. На такой смертельной высоте двадцать килограммов почти неподъемны. В какой-то момент рюкзак опрокинул меня, и я завис на веревке. Ни туда, ни сюда. Вскоре в баллоне кончился кислород, я чуть не потерял сознание и не погиб. Остался бы болтаться там навечно. Пришлось выкручиваться. Пан или пропал. Выкарабкался, но не сумел удержать на весу тяжелый рюкзак и сильно поморозил руки. Я же скинул варежки, чтобы ухватиться пальцами за маленькие зацепки в вертикальной стене, а запасные рукавицы улетели вместе с рюкзаком...

Второго к нам поднялись Бершов и Туркевич, ребята из группы Иванова, принесли новые веревки. Мы обработали следующий участок, затащили часть груза, оставили перильную веревку и вернулись на короткий отдых в четвертый лагерь. 3 мая ночевали уже на 8500. До цели оставалось менее четырехсот метров. Рано утром вышли и после полудня были на вершине. Пять суток провели с Володей на высоте более восьми тысяч метров. Это много. Очень! Все время на пределе, с минимумом кислорода. На обратный путь его совсем не осталось...

- Балыбердин потом писал в дневнике, мол, это было неправильное восхождение.

А в нашей жизни много правильного? Часто главное происходит не благодаря, а вопреки. Все - набор случайностей. Надо лишь подправлять их в нужную сторону, чтобы не было совсем уж жестокого прокола...

Всем, кто в итоге поднялся на Эверест, приходилось действовать через "не могу". Если человек начинал хоть чуть себя жалеть, давал слабину, он сходил с дистанции. Конкретный пример. Эдуард Шеварднадзе, первый секретарь ЦК компартии Грузии, надавил на главу спорткомитета СССР Сергея Павлова, и в команду включили Хуту Хергиани. И что? После первого выхода из базового лагеря он отказался работать на высоте, помогал потом киношникам снимать хронику об экспедиции. Хотя Хергиани - опытный альпинист...

- Он тоже получил звание заслуженного мастера спорта?

Как и все. Не будут ведь в Москве замерять, кто до какой точки поднялся, правда? Наверху начальства нет...

- А вы могли с Балыбердиным подождать, пока Шопин с Черным поправятся, чтобы не идти вдвоем?

Если на маршруте несколько дней никто не работает, обрываются уже навешенные веревки, ветер может сбросить в пропасть установленные палатки. Это как с домом, в котором никто не живет. Все быстро приходит в запустение.

Кроме того, мы встали бы в хвост очереди, пропустив вперед остальные четверки. Некоторые так и не дождались своего шанса. На вершине побывали одиннадцать человек из шестнадцати. Хомутов, Пучков и Голодов поднялись 9 мая, по сути, нарушив приказ, схитрив. Москва приказала отменить подъем новых групп, чтобы исключить риск. А вдруг кто-нибудь погибнет в последнюю минуту, картину испортит?

Экспедиция ведь шла с отставанием.

- По времени?

По выполненной работе. Каждый лагерь следовало заранее укомплектовать всем необходимым - спальниками, горелками, продуктами, баллонами с кислородом... Почему? Во время штурма рюкзаки должны иметь минимальный вес. А получилось так, что пятый лагерь оборудовать не успели, и мы тащили все сами. Палатку, веревки, чтобы провешивать маршрут для остальных. Каждая бухта весила килограмма три-четыре. Но силы-то не беспредельны...

- Какая длина у веревки?

40-45 метров. Посчитать легко: мы ставили их с 6000 метров до 8600. Два с половиной километра опутанной веревками горы. Сплошная нитка! И все же на концовку нам с Балыбердиным веревок не хватило. У вершины есть отвесный пояс, а у нас ничего не осталось. Отрубили огрызок перильной веревки, уцелевший после предыдущих экспедиций, и использовали его.

СПУСК

- Риск был большой?

А как вы думаете? На асфальте поскользнешься и можешь шею сломать, а мы шли маршрутом, по которому никто не ходил.

Крючья выскакивали из стены, люди в трещины падали... Леша Москальцов сорвался на леднике, пролетел метров пятнадцать, ударился, потерял сознание, заработал сотрясение мозга, повредил ногу. Юра Голодов его вытащил.

- На какой высоте становится тошно?

Выше шести тысяч метров нормальный организм существовать не может. Из-за дефицита кислорода, холода и солнечного излучения начинается апатия, снижается двигательная активность, в острых случаях горной болезни развивается отек мозга и легких, наступает кома и смерть. Человек выгорает изнутри, нет сил ни на штурм, ни на спуск. Едет "крыша". Известны случаи, когда люди прыгали в пропасть, срывали с себя кислородные маски...

- У вас не возникала мысль вернуться, пока не поздно?

Капитулировать? Пробежать марафон и сойти на последних метрах дистанции? Потом до конца жизни не простишь себя! На Олимпиадах было много случаев, когда спортсмены падали от изнеможения, вставали и в полуобморочном состоянии продолжали двигаться к финишу. От кислородного голодания мозг выключается, но воля работает. Да я на зубах заполз бы на эти 8848!

- Что человек испытывает на вершине?

Врать не буду, особых эмоций нет. Так выматываешься, что никаких чувств не остается. Одна мысль: отмучился. А когда спускаешься, накатывает разочарование. Вот была мечта, как путеводная звезда, ты залез на вершину и потушил ее. Всегда важно знать, ради чего терпишь, страдаешь. Без цели на муки не пойдешь...

Конечно, первое время после штурма кажется: больше ни за что на свете не полезу наверх, ни за какие коврижки. А через полгода начинают сниться горы, и опять ловишь себя на мысли: к какой бы команде пристроиться, чтобы уйти в экспедицию?

- Труднее было подняться на Эверест или спуститься с него?

Чаще всего альпинисты гибнут на обратном пути. На подъеме трагедии случаются из-за ошибок, а на спуске - из-за истощения. Человек отдает все силы победе, но вершина - лишь полпути. Марафонец после финиша может упасть на беговую дорожку и лежать, восстанавливать дыхание. А если альпинист упадет, больше он не встанет...

Это не спорт. Мы соревнуемся не между собой, а с природой.

- Вы могли спасти пальцы?

Если бы 1 мая сразу повернул вниз - да, а 4-го, после вершины, было уже поздно. Валера Хрищатый, который шел нам навстречу, дал пару запасных шерстяных носков, я натянул их на руки. Но ведь у каждого крюка надо было перестегиваться. Сначала перещелкнуть на нижнюю веревку жумар - альпинистский зажим, потом - карабин. И так - сотни раз. Мне никто не помогал, все сам. А ледяное железо прилипает к обожженным морозом рукам... Или попробуйте расстегнуть ширинку, чтобы выловить в штанах своего "чижика" и пописать...

Любое движение через боль!

- Оперировали вас где?

Меня увезли инкогнито. Ребята еще были на приеме у короля Непала, в Дели встречались с Индирой Ганди, а я 25 мая прилетел в Москву. Все вернулись на родину 10 июня, и меня черным ходом провели в зал прилета Шереметьево, чтобы вышел вместе со всеми. Хотя в действительности я уже две недели лежал в ожоговом центре на Серпуховке, где ампутировали несколько поврежденных фаланг пальцев...

Вот ты спросил: "Умный в гору не пойдет?" Так отвечу: дураки туда не ходят. По крайней мере, я их не встречал там. Ведь когда человек ощущает высшее удовольствие? В момент преодоления, победы. Это запоминается навсегда. Любить и уважать себя начинаешь не в процессе выполнения трудной задачи, а после. Великий альпинист Кузьмин без акклиматизации поднялся на пик Ленина, журналист в ходе сеанса прямой связи спросил его, рассчитывая услышать восторженный ответ: "Что сейчас ощущаете?" А Кирилл Константинович, которого называли высотником N 1 Советского Союза, сказал: "Хочу поскорее слинять. Здесь холодно и ветер".

Настоящий кайф, когда спускаешься вниз, смотришь на гору и думаешь: я ведь забрался на тебя, хотя мог свернуть! Наверное, в чем-то это сравнимо с родами: женщина страдает, мучается во время схваток, но все сразу забывает, испытывая счастье в момент появления на свет нового человека.

- Обратил внимание, что в дневнике слово "Гора" вы пишете с заглавной буквы.

В знак уважения. Вот говорят: мы ее победили. А я думаю иначе: ты победил себя, а она разрешила подняться на вершину...

МОТИВАЦИЯ

- За непальскую экспедицию вам хорошо заплатили?

Дурацкий вопрос! Это сегодня первым делом спрашивают о зарплате, и футболистам, которые толком не могут ударить по мячу, готовы отваливать по пятьсот тысяч рублей в час, чтобы они потом в шампанском купались. На фига им тренироваться, ноги ломать? В наше время приоритеты были иными. Конечно, мы не бессребреники, но сначала думали о престиже страны, чести флага. А потом об остальном. Михаил Туркевич как-то выступал в тюряге, показывал фильм о восхождении, слайды, и один из зеков спросил примерно, как ты. Про деньги. Ну, Миша разозлился и брякнул: "Рубль - метр!" Заключенные тут же принялись вычислять: 8848 рублей! Ого! Большая сумма для 1982 года.

В действительности на время экспедиции нам сохранили зарплату по месту основной службы, а после восхождения спорткомитет выписал премию по две тысячи рублей и дал открытки на покупку машин. Всем присвоили звания заслуженных мастеров спорта, нас с Балыбердиным наградили орденами Ленина. Но премии полагались только членам команды, поднявшимся на Эверест, а остальным ребятам, тренерам, доктору Орловскому - ничего. Поэтому мы скинулись и разделили деньги поровну между всеми.

Я смог купить "Жигули" 13-й модели лишь благодаря тому, что застраховал свою жизнь на пять тысяч рублей. И руководитель экспедиции Евгений Игоревич Тамм мою - еще на десять. Когда с пальцами у меня случилась беда, часть страховки выплатили. Сорок процентов от суммы. За машину отдал семь тысяч двести рублей, и две сотни даже на выпивку остались. Тогда бутылка коньяка стоила 4,12, а пол-литра водки - 3,62...

- Можно еще глупый вопрос?

Где один, там и второй... Валяй!

Как вы относитесь к коммерческому альпинизму, эпоха которого началась в середине 90-х после отмены квот на восхождение на Эверест? Если в 1983 году вершины достигли восемь человек, в 90-м - около сорока, то в 2012-м лишь за день туда поднялись 234 туриста. Общее количество покорителей Эвереста перевалило за четыре тысячи, в разные годы там побывали незрячий американец, восьмидесятилетний японец и тринадцатилетний мальчишка...

Это бизнес, а не альпинизм. Сейчас и в космос можно слетать за деньги. Плати в кассу двадцать миллионов долларов и - вперед. Но ни один из этих звездных пассажиров не станет новым Гагариным или Титовым. Как и горный турист - настоящим альпинистом. Понимаешь разницу? Подъем на Эверест американцы оценивают в 65 тысяч долларов. Для любителей экстремального отдыха проложены наиболее безопасные маршруты, за них несут рюкзак, меняют баллоны с кислородом, которого в избытке... При желании в лагере на 7000 метров можно даже заказать коктейль и ужин по меню. Шерпа приготовит!

Впрочем, это не принижает сделанное нами. Экспедиция 1982 года проложила новый, ранее не изведанный маршрут. Мы с Балыбердиным стали первыми советскими альпинистами на Эвересте. Бершов и Туркевич совершили ночное восхождение... Это уже история, которую не переписать.

Можно лишь страничку добавить. Скажем, последнюю золотую медаль я получил недавно, в 2014-м. Поднялся в Алтае на Белуху в честь столетия первого восхождения на нее в 1914 году. Высота не самая выдающаяся, 4500 метров с копейками. Но оказалось, я - самый старый покоритель. Мне на тот момент исполнилось 77 лет. Стал чемпионом России в классе ветеранов, где учитывался возраст, сложность маршрута и высота.

Мелочь, а приятно...

Влади́мир Серге́евич Балыбе́рдин (1948-1994) - первый советский альпинист, взошедший на высочайшую вершину мира гору Эверест (8848 м). Заслуженный мастер спорта СССР (1982), мастер спорта международного класса (1982).

Биография

Родился в селе Шпагино Заринского района Алтайского края 1 октября 1948 года, хотя, по официальным документам, датой рождения считалось 2 июля 1949 года. Жил и учился в Ленинграде, в 1973 году окончил Ленинградский электротехнический институт связи им. М. А. Бонч-Бруевича. Работал старшим инженером в Центральном научно-исследовательском институте морского флота. С 1980 года - инструктор альпинизма Ленинградского городского совета ДСО «Спартак».

Альпинизмом начал заниматься в 1969 году. В 1977 году занял 1-е место в альпинистском двоеборье (беговые лыжи и слалом). В 1978 году присвоены звания кандидата в мастера спорта по альпинизму и кандидата в мастера спорта по скалолазанию. В 1981 году на пике Коммунизма выиграл первенство СССР в высотно-техническом классе.

В 1982 году стал одним из самых активных участников первой советской гималайской экспедиции, целью которой было восхождение на гору Эверест. Непосредственное восхождение на вершину Эвереста Владимир Балыбердин осуществил 4 мая 1982 года вместе со своим напарником, московским альпинистом Эдуардом Мысловским . За это восхождение В. Балыбердин был награждён орденом Ленина (5 июля 1982 года), а по итогам опроса спортивных журналистов был назван в числе десяти лучших спортсменов СССР 1982 года (альпинист - впервые в истории советского спорта). Единственный из кандидатов в мастера спорта СССР, которому, минуя звание мастера спорта, присвоены звания заслуженного мастера спорта (8 июня 1982) и мастера спорта СССР международного класса (31 декабря 1982).

1986 год - совершил первое зимнее восхождение на Пик Исмоила Сомони .

1988 год - совершил первое зимнее восхождение на Пик Ленина .

В апреле - мае 1989 года участвовал во 2-й советской гималайской экспедиции, поднявшись последовательно на четыре вершины горного массива Канченджанга (8586 м). За эти восхождения награждён орденом Дружбы народов (9 января 1990 года).

В январе-феврале 1990 года руководил одной из 4 групп советских альпинистов при зимнем восхождении на Пик Победы , но в непогоду взойти удалось только группе Валерия Хрищатого .

7 октября 1991 года совершил повторное восхождение на Эверест в качестве руководителя экспедиции Санкт-Петербургского кооператива «Альпинист».

В 1992 году Владимир Балыбердин был руководителем российско-американской экспедиции на К2 (Чогори) (высота 8611 м). Совершил восхождение в составе группы, включавшей, кроме него, Алексея Никифорова и Геннадия Копейку. После этой экспедиции В. Балыбердин стал первым в стране альпинистом, взошедшим на три самые высокие вершины мира.

В ночь на 22 июля 1994 года Владимир Балыбердин погиб в Санкт-Петербурге, попав на своём автомобиле под колёса грузового трейлера, выехавшего на красный свет на перекрёстке Софийской улицы и проспекта Славы. Похоронен перед главным входом на Южное кладбище Санкт-Петербурга.

На доме 47 по Бассейной улице, где В. Балыбердин проживал с 1991 года, установлена мемориальная доска.

В канун 2001 года Комитет по физической культуре и спорту Санкт-Петербурга определил двадцатку лучших петербургских спортсменов XX века. Их имена составляют гордость мирового, советского и российского спорта, и одним из них был назван Владимир Балыбердин.

). В 1968 г. переехал в Ленинград с целью поступления в институт – ЛЭИС им. Бонч-Бруевича, по окончанию которого работал старшим инженером в ЦНИИ морского флота. С 1980 – инструктор альпинизма Ленинградского городского совета ДСО «Спартак», т.е. стал профессиональным альпинистом (прим. ред.) . Один из талантливейших советских альпинистов нового поколения и единственный из КМС-ов СССР, которому сразу было присвоено звание: ЗМС – 08.06.1982 (№2828), МСМК – 31.12.1982 (№7937) за восхождение на Эверест.

1982 – в первой советской гималайской экспедиции прекрасно проявил себя. В Гималайскую сборную требовалось отобрать 22 кандидата из 150 претендентов – «браковали» без жалости. Володя безотказно выполнял любые поручения и активно участвовал во всех подготовительных рабо­ тах: в прокладке пути по ледопаду Кхумбу, в обработке многих участ­ков ЮЗ контрфорса, в органи­ зации промежуточных лагерей.

В одиночку установил 5-й штурмовой , последний лагерь на высоте 8.500 м. А перед этим – навесил перила от 4 до 5 лагеря и выше – до выхода на З гребень. Навесил 150 метров перил в одиночку…!!! А Вы – читатель, представляете, что это значит…?

Идти первым – без страховки по скалам 4-5 к/тр., да ещё с тяжелым рюкзаком, на высоте более 8.000 м, .

Его напарник – Эдуард – не имел права войти в состав экспедиции т.к. был утверждён возрастной ценз для всех участников: не более 42-х лет, а Эдуарду было 45! Только благодаря Е. – руководителя экспедицией и вопреки всем – Эдуард оказался в экспедиции. А на конечном этапе восхождения завис на перильной веревке вниз головой и упустил свой рюкзак со всем снаряжением (спальным мешком, рукавицами, кислородом, кошками, рацией, фотоаппаратом и заброской…!). Затем была кошмарная ночь – практически холодная ночевка для Мысловского…! Но Бэл (так дружески звали Володю) умудрился обогреть, напоить и накормить Мысловского. Дал свои запасные рукавицы, спальный мешок и кислород. А в 6 часов утра 4 мая они вышли до вершины. Им везло – погода была прекрасной и в 14:30 Балыбердин первым в СССР вышел на верши­ ну Эвереста и по рации сообщил Тамму: «Все пути идут вниз...». Далее последовал естественный вопрос Тамма: «А где Мысловский?» . И здесь, по множеству газетных статей и книг, наступает полная не ясность – ведь Эдуард отстал от Бэла минимум на час… Они шли не связавшись – все веревки были оставлены в ниже виде перил, а гребень был относительно простой – снежно-ледовый... Кислород у Мысловского давно закончился, кошек не было (они улетели с рюкзаком!) и он естественно отставал от молодого и сильного Балыбердина… И начался спуск – точнее мучительное сползание с Горы – в темноте, к теплу, воде, пище, людям!

Наконец в темноте пришла помощь – спасательная группа – связка Туркевич-Бершов, которые принесли чай и немного еды.

Бэл оценил ситуацию: ему – с больным, помороженным и бессильным Мысловским (дойдут ли?), а им, полным сил и желаний – последняя надежда наверх – к Вершине (разрешат ли?). Молча, обдумав все, Бэл решает: «Давайте! Тут рядом». Геройство? Нет – нормальный поступок сильного, душевно щедрого Человека. Фактически это был второй подвиг Бэла там – на Эвересте . И связка Туркевич-Бершов совершила ночное восхождение на Эверест. А ведь Тамм направил их на спасработы – спасать Мысловского…!!! Всё восхождение Володя шёл без кислорода и воспользовался им только в лагере 5 во время сна, а потом передал его Мысловскому… Всё восхождение Бэл осуществлял киносъёмку кинокамерой «Красногорск» (весом 5,6 кг!), которую оставил на вершине Эвереста для следующей группы. Но странно – камера, а главное кинопленка (!!!) были утеряны Сергеем . Почему?!... Ведь киносъемка была единственным доказательством тому, что Мысловский достиг вершины Эвереста. За это восхождение Балыбердин (как и Мысловский) был награжден орденом «Ленина» (05.07.82).

И всё же был ли Мысловский на вершине Эвереста…? Читайте статьи:

« в 1982 году?... ». ,

Володя погиб в родном городе , в ночь на 22 июля 1994 (в день начала Игр Доброй воли, куда он был приглашен). Его «Волга» , выехавшего на красный свет . После его гибели пришло понимание истинной ценности этого человека. За ним навсегда закрепилась слава национального героя России. Володя похоронен перед главным входом на Южное кладбище.

В канун Нового, 2001, года Спорткомитет определил 20 лучших спортсменов ХХ века. Их имена составляют гордость мирового, советского и российского спорта – среди них первым был назван Владимир Балыбердин (СПб ведомости, №238, 28.12.2000). У Володи осталось три дочери… Балыбердин автор ряда публикаций: в книге «Эверест-82» (М., ФиС) – статья «Неправильное восхождение»; в книге «Эверест, юго-западная стена» (Лениздат, 1984) – статья «На самый-самый верх»; в ленинградском журнале «Аврора» (№ 3, 1983) – статья «8848»; в газете «Вечерний Петербург» (5.10.1992) – заметка «Между небом и землей». О нем: Е. Тамм. «Памяти Владимира Балы­бердина» в журн. «Мир путеше­ ствий», № 9-12, за 1994 г. (По материалам Александра Колчина и Германа Андреева).

Читайте:

С тех пор как в Катманду вы впервые заговорили о будущей книге, я много раз возвращался к тому времени, которое стало для нас эпохой. К моему удивлению, некоторые, даже бесспорные, факты я теперь вижу несколько по-другому. Однако я постарался оставить нетронутым то восприятие, которое попало в дневник на маршруте и в базовом лагере. Лишь смягчил некоторые резкие суждения, записанные только для себя. Отдельно по тону стоят воспоминания и сегодняшнее осмысление событий.

Из письма к редактору книги

К моменту, с которого я буду цитировать дневник, мощная машина гималайской экспедиции, прекрасно спроектированная, хорошо исполненная и сносно работавшая, вдруг забуксовала. Резко снизилась эффективность использования ее главной движущей силы - энергии людей. Группа Хомутова за неделю работы наверху подняла в IV лагерь кислорода меньше, чем израсходовала в процессе работы. Срочно созданная дополнительная группа Шопин - Черный - Хергиани с шерпами тоже не выполнила задачу. Шерпы отказались ходить в III лагерь. В результате лагерь II был завален кислородом, снаряжением, продуктами, а верхние не были укомплектованы даже наполовину.

Логика требовала: во-первых, послать целую группу для обработки участка IV - V и установки штурмового лагеря V; во-вторых, организовать другую надежную четверку для решающего штурма. Но такой вариант отодвигал первый выход на вершину еще дней на 7 - 10. А погода по прогнозу должна была ухудшиться.

Евгений Игоревич в смятении ходил по базовому лагерю, пытаясь найти решение. Выход был только один: рассчитывать, что люди, наполовину сократив потребление, сделают вдвое большую работу.

Сразу решили иметь в IV и V лагерях только по одной палатке. Соответственно уменьшался вес предметов жизнеобеспечения. Но это не решало проблемы. Тогда начальник предложил группе Иванова пройти участок IV - V и попробовать штурмовать вершину. "Мы недостаточно отдохнули, вряд ли у нас хватит сил для этого" - было единодушное мнение группы. Аналогичный итог и после консультации с группой Валиева.

Наша группа, руководимая Эдуардом Мысловским, всегда первой начинала каждый новый цикл выходов наверх. Мы уже отдохнули и по плану должны были идти на вершину первыми. Это наше право и большая честь. Но вразрез с планом предстояло еще и обработать маршрут до высоты 8500 и установить лагерь V. Вразрез с планом от нашей четверки осталось только двое - Эдик Мысловский и я. Володя Шопин и Коля Черный работали наверху. Поэтому Евгений Игоревич даже не рассматривал нашу двойку в качестве претендентов на штурм. Нам предложили посидеть дней 10, пока кто-нибудь решится на этот тяжелый вариант.

Десятидневное сидение меня никак не устраивало. Я сразу предложил Эдику идти в двойке. Ясно было, что на вершину мы не взойдем, но хотя бы обработаем участок IV - V. Он сомневался: с одной стороны, хотелось подождать ребят; с другой - в этом случае мы оказывались в хвосте длинной очереди желающих подняться на вершину. Я продолжал попытки склонить его к своему варианту.

Однажды, когда мы сидели в палатке Эдика, к нам зашел Овчинников. Не успел старший тренер раскрыть рот, как я выложил ему свой план.

А я с этим к вам и шел, - обрадованно сказал Анатолий Георгиевич, до сих пор, видимо, не рассчитывавший на успех разговора.

Стали обсуждать технические детали, и вдруг выяснилось, что он планирует не совсем то, что я. Вариант отличался на "самую малость": он предполагал обязательный подъем нашей двойки на вершину в этом же выходе.

24.04.82. 23.30.

Вот уже 3-й день наш выход назначают на послезавтра. Сегодня спустилась группа Хомутова. Они только благоустраивали лагерь IV и немного подняли кислорода - 2 баллона в лагерь IV и 2 баллона на 15-й веревке после III лагеря. Юра Голодов не смог донести свой груз - на одном участке перил вылетел крюк, и он, пролетев метров 8, получил небольшие ушибы. В остальном все нормально.

Ребята считают, что участок до V лагеря можно обработать за день, - конечно, с кислородом. Сами они работали и спали с кислородом постоянно, начиная от лагеря III.

После лагеря IV гребень выполаживается, но много жандармов, и оценить сложность маршрута трудно.

Нам с Эдиком сегодня вручили в торжественной обстановке вымпелы-флаги СССР, Непала и ООН. Наконец-то у Димы Коваленко была работа - он снимал для кино и телевидения, остальные снимали для себя на фотопленку.

Я несколько раз позволил себе высказать мнение, что считаю наш выход на вершину маловероятным, чем вызвал неудовольствие Овчинникова. Он потребовал объяснений: либо мы настраиваемся на восхождение, либо надо перестраивать планы остальных групп, которые связаны с нами. Я пытался объяснить, что он требует невозможного, так как в базовом лагере мы не можем оценить, как сложится работа наверху. Но убедившись в который раз, что плетью обуха не перешибешь, я постарался спустить вопрос на тормозах и сказать то, что он хотел бы услышать.

Ушла на отдых в Тхъянгбоче группа Ильинского.

Володя Шопин сидит в I лагере, руководит работой шерпов на участках I - II и II - III Правда, первая группа шерпов, которая пыталась пройти в лагерь III, вернулась, оставив груз на 6 веревке из-за большого количества снега на этом и без того сложном участке. На 7800 поднялся только Хута Хергиани с очень небольшим грузом. По пути он подправлял перила. Чем занимался в это время Коля Черный - мне неясно. Ночуют они оба на 7300 вместе с тремя шерпами, которые завтра попытаются все-таки пробиться с тем же грузом наверх.

В общем, все происходит чрезвычайно медленно, планы регулярно срываются, урезаются и опять срываются. Как долго будет происходить загрузка лагеря III кислородом и снаряжением - сказать невозможно. Завтра у шерпов день отдыха, а послезавтра уже наш выход. Коля предложил организовать на участке II - III две тройки шерпов, которые работали бы в противофазе, но я сомневаюсь, что найдется такое количество способных на это.

Хотя я как можно дольше хотел бы обойтись без.кислорода, никто не знает, как сложатся обстоятельства.

Если без этого будет невозможен подъем на вершину, то придется взять "железяку" и надеть "намордник".

Недавно Пемба Норбу говорил, что погода установится после обильного снегопада. Вчера в глубине души все надеялись, что сегодня будет перелом, однако сегодняшний день как две капли воды похож на все предыдущие: с утра солнце, в середине дня снег, поздним вечером прояснение до утра.

Вечером отметили день рождения Володи Пучкова. Он достал шампанское. Главным украшением стола была не черная и красная икра, а жареное мясо и только что принесенные яблоки. Я их и так-то очень люблю, а после полутора месяцев отсутствия - и вовсе.

Не знаю ни одной экспедиции, в которой было бы так плохо со свежими фруктами и овощами с самого начала. Вдоволь только моркови, что, впрочем, тоже неплохо.

Ребята, только что пришедшие сверху, отмечают отличный аппетит на всех высотах. Сказываются акклиматизация и регулярное пользование кислородом. Этот вопрос с кислородом беспокоит меня постоянно, и все время происходит борьба противоположных желаний.

25.04.82. 22.00.

Наш выход опять откладывается как минимум на день.

Наверху ничего не продвигается. Коля Черный жалуется на острые боли в брюшной полости. Сейчас он на 6500 и собирается спускаться. Хута Хергиани под предлогом сломанной кошки тоже вдруг спустился в лагерь I и поговаривает о спуске в базовый лагерь, хотя в лагере II еще 3 пары кошек. Только Володя Шопин сохранил рабочий настрой и предлагает пойти в двойке с кем-нибудь из шерпов до 7800 или даже выше. Шерпы жалуются на усталость. Завтра отдыхают. Наверху, как и здесь, обильные снегопады. Лхоцзе совсем белая.

Таким образом, наш выход завтра не имеет смысла по всем причинам: плохая погода и совершенно не обеспечен кислородом и снаряжением лагерь III. Тем более что руководство все больше склоняется к тому, чтобы мы были на вершине любой ценой.

Правда, в руководстве тоже нет полного единства. Романов, который всегда был настроен резко против Эдика, в том числе и против участия его в экспедиции, категорически возражает против теперешнего варианта. Правда, его голос, как и любой другой, ничего не определяет. Все решает Евгений Игоревич. Я тоже уже не рвусь выйти вверх как можно раньше. Уж если нас обязывают штурмовать, так нужно дождаться погоды и маломальского обеспечения кислородом. Сегодня Овчинников велел нам с Эдиком подробно расписать наш график движения по весу рюкзаков на каждом переходе. Получается, что самое узкое место, то есть самые тяжелые рюкзаки, на участке III - IV. Придется нести по 17 - 20 кг. Но при этом в идеальном варианте нам даже не понадобится помощь Иванова. Мы в состоянии занести для себя все необходимое, включая кислород, для обработки и штурма вершины.

Дни тянутся монотонно, однообразно. Сегодня весь день играли в эрудита, иногда развлекались шахматами и домино.

Приходил гость из Намибии, немец по происхождению. В этом сезоне туристам не везет: приехать черт знает откуда, чтобы увидеть густую облачность вместо знаменитых гор, - невелико удовольствие.

Проклятая погода, когда же наконец улучшение?

26.04.82. 22.30.

Наконец-то завтра выходим.

Хотя наверху работа отнюдь не кипит, тем не менее кое-что уже занесли. А главное - сегодня впервые днем не было снега. За последние сутки заметно потеплело. Вот и паста в ручке не замерзает. Может быть, это долгожданное улучшение погоды?

Володя Шопин с одним шерпой поднялся в лагерь III. Занесли веревку (80 м) и кислород...

Хута и Коля спускаются вниз. Иванов пришел из Тхъянгбоче после отдыха.

Вечером Евгений Игоревич на всякий случай попрощался с нами (если завтра проспит) и, главное, сказал:

Обещаю вам, что без вашей попытки восхождения

экспедиция отсюда не уйдет.

Эти слова мне как бальзам на душу.

Вышли на последний и самый длинный подъем.

Взвесили рюкзаки: у Эдика 11 кг, у меня 17 - продукты, рация, фотоаппарат, личное снаряжение.

Нас торжественно проводили Тамм, Овчинников, Воскобойников, Дима все это зафиксировал на кинопленку.

Евгений Игоревич в который раз настоятельно напомнил мне:

Эдика не бросай. Идти только в связке. Постоянно следи за его самочувствием.

Его беспокоило то, что на предыдущих выходах Мысловский, как правило, делал переходы на 2 - 3 часа дольше других участников. Я заверил начальника, что на пути к вершине, где отсутствуют перила, ни о каком разрыве, конечно, не может быть и речи.

Покинули базу в 6. 00. Через 200 м провалился в ледниковую лужу по колено обеими ногами. Вместо того чтобы сразу отжать носки, шел до того места, где надевают кошки. За это время воду из носков перекачал во внутренний и наружный ботинки. Эдик дал запасные носки, но они, конечно, тут же намокли. До лагеря I дошел без проблем, хотя ноги мерзли.

На прошлом выходе свой ледоруб оставил на 7800, а лыжные палки на 6500. Решил, что дорога через ледопад настолько комфортабельна, что обойдусь без дополнительных точек опоры. И вот теперь по свежему снегу с не очень легким рюкзаком идти оказалось тяжеловато. До 6100 шли 5 часов - это очень долго.

В промежуточном часа полтора посидели, попили чайку. В лагерь I пришли к 16 часам.

Там было несколько шерпов. Они накормили нас рисом, испорченным добавкой цзампы. Это традиционная непальская еда - болтушка из поджаренной ячменной муки.

Поговорили с Навачгом, который был прикомандирован к нам в помощь до 7800. Намекнули, что в случае ею хорошего самочувствия он может попасть вместе с нами и на вершину. Он весь загорелся от этой перспективы.

Еще раз посчитали кислород. Получилось, что в принципе хватает на троих: 4 баллона s IV лагере, 2 баллона в III лагере и по 3 баллона мы занесем сами. При этом мне хотелось поднять как минимум по 2 веревки вдобавок к тем 8, которые уже имелись на 8250. Иначе могло не хватить для обработки участка IV - V и обеспечения самого восхождения.

Правда, Валя Иванов утверждал, что до 8500 хватит 10 веревок, но я настаивал на 12, чтобы иметь запас. Никто не знает, что нас ждет, и лучше занести лишнюю сороковку, чем остановиться в 40 м от хорошей площадки из-за отсутствия веревок.

Около 18 часов к нам в лагерь спустился Шопин, который делал с шерпами ходки на переходе II - III. Занесли они не очень много - шерпов пугают крутые заснеженные скалы. Володя чувствовал себя отлично, готов был идти и до лагеря IV, но не с кем, и ему было велено спускаться.

Будучи уверен, что при теперешней акклиматизации он без труда дойдет и до вершины, он с легким сердцем отправился на отдых. Я испытывал что-то вроде угрызения совести от того, что вот мы идем на вершину, а Володя встает в конец длинной очереди на восхождение. Под влиянием этого чувства я даже пообещал ему составить компанию, если у него не окажется партнера. Я чувствовал себя исключительно хорошо, надеялся, что этот выход всех сил не отнимет и для повторного подъема мне достаточно будет короткого отдыха на 6500. Как здорово было бы зайти наверх ленинградской связкой! Реальны или нереальны были эти планы, судить трудно - слишком неправильно все сложилось в нашем с Эдиком восхождении.

В 10.00 в бодром настроении мы втроем вышли наверх. К сожалению, рюкзаки были тяжеловаты. Я слишком много нес продуктов, без которых, как потом оказалось, вполне могли обойтись. А усталось уже начала накапливаться.

Утром собирались медленно, но в лагерь III пришли засветло.

Вначале путь проходил так, что случайно сброшенный камень может упасть на товарища, идущего в 2 - 3 веревках ниже, поэтому приходилось особенно тщательно рассчитывать каждый шаг, пытаясь угадать живые камни под свежевыпавшим снегом. Громко проклинал косые траверсы через кулуары, когда веревка закреплена концами, а середина провисает над обледеневшим желобом. Если здесь поскользнуться и зависнуть на зажиме, то долго будешь барахтаться с таким грузом.

Долго не могли понять, как же нам все захватить. Наконец нагрузились приблизительно так: я - 27 - 29 кг, Эдик - 25 - 27, Наванг - 25 - 26.

Помня адский холод (впрочем, в аду жарко), который мы испытали, выходя из III лагеря 3 недели назад, я надел все, что было с собой. На это раз мороз оказался слабее, но ни одна одежка не была лишней.

Палатки III лагеря прилепились к монолитной нависающей скале, и от них вниз уходил крутой снежно-ледовый склон. На стыке склона и скалы удалось вырубить неширокую площадку, на которой одна палатка встала целиком, а вторая на две трети. На таком крутом склоне удобно надевать тяжелый рюкзак, под который всегда приходится садиться.

Я вышел на час-полтора раньше и, дойдя до седловин-m (3 веревки), занялся киносъемкой. Это было ошибкой, так как и без того мы вышли только в 12-м часу. Через некоторое время появился Наванг, но ко мне не поднимался. Полчаса спустя я продолжил свое довольно медленное движение вверх. Я был в 2-х веревках выше по кулуару от Наванга, когда к нему подошел Эдик.

Я надел маску, установил ручку редуктора на расход 1 литр в минуту и стал искать подходящий камень, чтобы поставить рюкзак повыше. Просто поднять на плечо я его не мог - слишком тяжел - и пришлось сесть, надеть лямки и плавно встать. Было уже 2 часа дня, а до лагеря V осталось еще 11 веревок.

Кислородная маска на лице сразу вызвала массу неудобств. До сих пор я только примерял ее, сидя за столом в кают-компании, и не предполагал, что на маршруте с ней возникнут сложности. Резиновая трубка с индикатором поступления кислорода висит перед грудью и грозит зацепиться за выступ или запутаться в самостраховках, маска сильно сокращает главный сектор обзора - не видно зацепок для ног. А когда наклоняешь голову, маска упирается в пуховку и совсем сдвигается на глаза. Я промучился минут 20, пройдя всего треть веревки, и решительно снял маску.

Облегчения от кислорода не почувствовал, зато неудобства сильно усложнили работу. Сняв маску, ощутил, как резко охватило морозом влажную кожу лица, но через пару минут привык.

Я посматривал вниз, где в 120 м от меня Эдик о чем-то долго совещался с Навангом. Ждать их не имело смысла,

так как по перилам все равно каждый идет независимо, а чем раньше я приду в лагерь V, тем лучше для всех.

Подошел к стенке, на которой при обработке затратил довольно много времени и совсем заморозил страховавшего меня Эдика. Перестегнул зажим и попытался пройти по тем же зацепкам, что и 2 недели назад. Однако стенка "отбрасывала". Лезть с таким рюкзаком по мелким трещинам и выступам было невозможно. Веревка шла по диагонали, с небольшим провисом. Когда я вынужден был ее нагрузить, меня качнуло маятником вправо метра на 2, и я оказался под выпуклой частью стены, почти не находя опоры для ног. Я висел на зажиме достаточно надежно и даже удобно, длина страховки и точка закрепления ее на грудной обвязке гарантировали от опрокидывания и потери контроля за ситуацией. Все это было отработано на скальных тренировках и стенных восхождениях, и оставалось только выбрать один из способов движения по вертикальным перилам на отвесе. Мешкать было нельзя, так как рюкзак, несмотря на удобную конструкцию, был все-таки слишком тяжел и буквально переламывал позвоночник, выворачивал плечи. Можно было встегнуть второй зажим с петелькой для ноги и по очереди передвигать то верхний, то нижний, но, прикинув длину тяжелого участка, я решил, что обойдусь просто руками. Правда, пришлось снять рукавицы, так как они скользили по гладкой капроновой веревке. Сделав несколько быстрых шагов-подтягиваний, я вылез на сравнительно пологую часть стены и прислонился к ней, с трудом восстанавливая дыхание и отогревая совершенно окоченевшие руки.

Маршрут приобретал все более гребневый характер. Отдельные стенки можно было обойти справа, иногда попадались полки и гребешки, которые позволяли немного отдохнуть. Средняя крутизна заметно возросла, я подошел к самому сложному участку всего маршрута по юго-западной стене Эвереста.

Веревки здесь навешивали Бершов и Туркевич неделю назад, и теперь я по достоинству оценил их безупречную работу на труднейших скалах.

Оказывается, участок 7500 - 7700, который снизу казался нам ключом маршрута, значительно проще того, что встретилось на высотах 8000 - 8200. Как они лезли по этим микрозацепкам, присыпанным снегом, в тяжелой и громоздкой одежде, в рукавицах и кислородных масках, которые так мешают при тонком лазании! К тому же этот черный непрочный сланец плохо держит крючья, а трещины забиты снегом и льдом.

Наконец мы с Эдиком опять оказались в зоне прямой видимости. Он был метров на 120 ниже, и я с трудом докричался:

Светлого времени не больше двух часов! С таким грузом до темноты в лагерь не успеем. Давай оставим здесь по девять-десять килограммов, а завтра вернемся...

Эдик кивнул, не снимая маски, и поставил рюкзак. Я попросил только не оставлять веревки; кислорода на завтра ему хватит того, что есть в лагере IV, а без веревок, крючьев и карабинов мы не сможем обработать дорогу наверх.

Оставив 3 баллона в снежной нише, я продолжал подниматься, досадуя на себя, на маршрут и на тяжелый рюкзак. Знал бы я, что здесь будет так круто, не канителился бы утром и не тратил времени на киносъемку.

Стенка шла за стенкой. Я пытался торопиться, но от этого работал менее рационально и быстрее расходовал силы. Надвигались сумерки, а лагеря нет и нет.

Вдруг снизу совсем близко слышу голос. Эдик? Как он сюда попал? Ведь разрыв между нами постоянно увеличивался. Эдик спрашивал меня, как лучше пройти эту веревку. Я объяснил и подождал. Оказывается, он оставил рюкзак, и это позволило ускориться. Молодец! Лучше хорошо отдохнуть в палатке и утром сходить за грузом со свежими силами, чем карабкаться всю ночь по этим сумасшедшим стенкам.

Еще 30 м, и мы на остром снежном гребне. Срублено несколько кубометров снега, и в этом проеме стоит палатка. Окоченевшими пальцами с трудом развязали рукав входа. В полном изнеможении вползли и некоторое время лежали в темноте...

Но уже через минуту я распаковал рюкзак и достал рацию. В назначенное время (18.00) мы не вышли на связь, так как находились на трудном участке. Внизу волновались, держали рацию на постоянном приеме. Мы сообщили, что у нас дела идут относительно нормально. Евгений Игоревич как мог ободрил нас и сообщил, что за нами поднимается группа Иванова, которая постарается помочь нам кислородом.

Я впервые был на высоте 8500. Обычно после первой ночи на новой высотной отметке болит голова и утром тяжело включаться в работу. А работа предстояла сложная, к тому же совсем неизвестная: дальше этого лагеря никто не ходил.

Чтобы исключить утренние неприятные ощущения, я решил попробовать спать с кислородом, расходуя 0,5 литра в минуту.

По связи вечером мы сообщили базе, что завтра возвращаемся за грузом, однако утром я предложил не терять рабочий день сразу двоим. Пока Эдик ходит за своим рюкзаком, я смогу начать обрабатывать маршрут. Эдик согласился.

Я взял 5 веревок, кручья, молоток, карабины. Подойдя к концу перил, оставил груз, повесив на себя только железо. Закрепил конец новой веревки, пристегнулся к ней зажимом и пошел, организуя промежуточные точки страховки. В случае срыва я повисал на системе: зажим, веревка, промежуточный крюк. К счастью, срывов удалось избежать. Этот метод - так называемая система одиночного хождения, - конечно, менее удобен, чем работа в связке, но все-таки он позволил нам выполнить дневной план. Неудобство заключалось в том, что каждый участок приходилось преодолевать трижды: вверх, вниз, вверх. Навешивая веревку, я лез, конечно, без рюкзака, потом возвращался, чтобы поднять его к подножию очередной стенки и достать следующую веревку. Если спустить эти скалы на высоту кавказских вершин, то они не представят особых трудностей для опытного скалолаза. Сложенные из горизонтальных слоев черного сланца с большим количеством трещин, они удобны для лазания при любой крутизне. Но здесь приходится работать не в легком свитере и не в галошах. На ногах тяжелые двойные ботинки по 2 кг каждый с утеплителями, на руках толстые шерстяные рукавицы. Даже в этих условиях, не будь снега на каждой полочке, каждой зацепочке, можно было бы идти быстрее. И в довершение всего - трещины, очень мелкие, а скалы непрочные - трудно найти место для надежного крюка.

Заканчивая обрабатывать третью веревку, вдруг услышал крик. Замер, стоя на мелких зацепочках, пытаясь сдержать дыхание. Прислушался. Тихо. Неужели слуховые галлюцинации? Кто здесь может кричать? Сейчас на этой высоте я один во всем мире. Альпийские галки иногда кричат очень пронзительно, но даже они не в состоянии сюда залететь. Ближайшая живая душа - Эдик, но он далеко внизу и за несколькими изгибами гребня. Значит, показалось. Тревожный симптом. До сих пор не замечал за собой отклонений от равнинных норм. Разве что память плохая. Так ведь и внизу вечно все забываю, только и живу на записных книжках. Выдал себе веревку, сдул пушистый снег с очередной полочки. Скорей бы выбраться на эту снежную шапку, подвигать пальцами в ботинках, на несколько минут сунуть руки под пуховку... Сколько же мне еще здесь вертухаться? Под стенкой в рюкзаке последняя веревка, но каким окажется рельеф дальше? Вдруг опять крик. Что за чертовщина? Теперь уже точно - не ослышался. Лихорадочно ищу место, где можно закрепить веревку. Как назло, ни выступа, ни трещин. В эту труху забить бы "морковку". Может быть, вот сюда зайдет швеллер? Хотя бы временно.

Быстро встегиваю карабинный тормоз. Съезжаю со стенки. Дальше несколько участков - просто держась за веревку руками. Надо спешить. Наконец отсюда маршрут виден далеко вниз. Ниже палатки на стенке замечаю Эдика. Видно только его голову и плечи.

Что случилось?

Эдик не сразу поднял голову. Молча смотрит на меня, тяжело дышит.

Что с тобой? Ты кричал?

Молчание. Я переминаюсь на месте в замешательстве.

Мне спускаться? Нет?

Эдик отвернулся от меня и, кажется, начал двигать зажим по перилам. Внешне с ним все нормально. Так ничего и не поняв, я опять поднимаюсь к верхнему концу перил. Наваждение какое-то! Может быть, он хотел, чтобы я помог ему вытащить рюкзак, а потом передумал? Надо бы успеть сегодня навесить еще веревку. Как-то медленно у меня движется обработка. Скоро сумерки, опять холод собачий...

К 19 часам я навесил 4 веревки в добавление к той одной, что успела навесить группа Голодова, то есть как раз до половины пути к лагерю V.

На этом участке отдельные вертикальные стенки чередовались с длинными острыми снежными гребнями. На снегу сложность была не в прохождении, а в опасности улететь с внезапно обвалившимся карнизом и в неудобстве организовать страховку. Приходилось вырубать из снега тумбы диаметром 1,5 - 2 м и обвязывать их веревкой. Вернулся я в палатку уже в полной темноте, около 8 вечера, опять страшно уставший.

Эдик лежал, не зажигая свечки, не разводя примуса. Он постанывал от боли.

В двух словах он сообщил мне, как завис на стенке уже при подходе к палатке. Пытаясь застегнуть второй зажим, он сделал что-то не так, и зажимы проскользнули по веревке. Самостраховка, на которой он висел, была закреплена слишком низко на груди, и рюкзак опрокинул его. Он прилагал все усилия, чтобы вернуться в нормальное положение, голой рукой хватался за мелкие зацепки, обмораживая пальцы до волдырей, но ничего не получалось. Груз был тяжел - ведь он захватил вчера еще и часть того, что не принес Наванг, вернувшийся в лагерь III. Рюкзак душил его поясным ремнем, а до перил было не дотянуться. В это время кончился кислород, и наступил момент, близкий к потере сознания. Ради спасения жизни надо было жертвовать рюкзаком. Расстегнув ремень, Эдик еще пытался как-то спасти груз, держа рюкзак за лямку на руке. Но удержать такую тяжесть, вися вниз головой, было трудно - ведь даже стоя на площадке, дыша кислородом, он едва мог надеть его на себя.

Рюкзак распоролся по всем швам от первого же удара о камни. Ближе всего, метрах в 150, зацепилась веревка, которая находилась на самом дне рюкзака, остальное - крючья, карабины, кислород, продукты, два фотоаппарата - навечно затерялось в снегах кулуара Бонингтона. На лице осталась кислородная маска с рваной дырой в том месте, где к ней подходила трубка от баллона.

Так, отнюдь не празднично, закончился этот первомайский день.

Мы еще раз посчитали наше снаряжение и кислород. Получалось, что завтра мы еще сможем работать, а дальше остается только надеяться на заброску веревок и кислорода группой Иванова.

Я взялся за примус. Опять легли очень поздно.

Утром я "раскачивал" Эдика часа 4, и вышли мы поздно, только в 11. Ночь я проспал с кислородом, а утром отдал маску Эдику. Я соорудил ему рюкзачок из чехла палатки и укрепил в нем кислородный баллон для работы на маршруте.

Мы взяли 6 веревок и двинулись по моим вчерашним перилам. Не успели повесить 2 веревки, как пошел снег, и работать на скалах стало крайне трудно. А я как раз вышел o на сложнейшую стенку участка IV - V. Хорошо, что порода в этом месте оказалась довольно прочной, пришлось почаще бить крючья и переходить с лесенки на лесенку. Вдруг мы услышали голос и увидели Сережу Бершова. Я не мог понять, как он здесь оказался. Группа Иванова делала запланированную ходку из лагеря III в лагерь IV, ребята отдыхали в нашей палатке, а Сережа решил подбросить свой груз прямо к тому месту, где мы работали. Для великолепного скалолаза, отлично акклиматизированного, с кислородом и небольшим грузом (9 кг) лишние 6 - 7 веревок не представляли большого труда. Сережа всегда весел и разговорчив, у него бесконечный запас острых шуток и поговорок, и его присутствие на время смягчило нашу чересчур деловую обстановку. Он заметил, что с кислородом я мог бы обрабатывать быстрее. Это верно, но мы и так не выбиваемся из графика, а мне все-таки хочется дойти без кислорода до самой вершины. Ребята принесли запасную маску, так что теперь в любой момент и я мог бы дышать этим чудесным газом, если бы почувствовал себя неважно, если бы стал тормозить Эдика.

Через пару веревок мы наконец ушли с этих коварных снежных гребешков и стали подниматься по крутому узкому кулуару с тонким слоем снега на льду. Очень не хотелось снимать рукавицы, чтобы надеть кошки, - руки и без того сильно мерзли, но без кошек было просто не пройти. Начались сложности с закреплением веревок - выбор крючьев становился все беднее, а карабины давно кончились: 20 штук улетело с рюкзаком Эдика. Сначала мы поснимали с себя все те, без которых как-то могли обойтись, а потом приходилось просовывать веревку прямо в ухо крюка и завязывать узел.

Приближаясь к гребню, где намечалось поставить лагерь V, мы вышли на простой скальный маршрут. Я принял Эдика, и он, организуя мне страховку, попытался забросить веревку за выступ. К несчастью, там оказался камень, который тут же свалился мне на голову. Несколько минут я стоял, приходя в себя от сильной боли. На затылке образовалась гематома в пол-ладони, но боль постепенно спала, и я пошел вверх, больше озабоченный технической работой, чем наблюдениями за собственным самочувствием. Я не надевал каску, так как в последние дни мы работали на гребневом маршруте, где не бывает внезапных подарков в виде камней на голову.

К 18-часовой связи развесили свои 6 веревок и стояли на пологом снежно-скальном гребне, самой верхней части нашего контрфорса, который еще через 150 м упирался в основной западный гребень массива Эвереста. В этот момент я окончательно поверил в реальность варианта, предложенного Анатолием Георгиевичем, - мы не только обработали участок IV - V, но и можем попробовать сходить на самый-самый верх.

Окончательное решение о месте будущего лагеря 8500 оставили назавтра и быстро "посыпались" вниз. В палатку IV лагеря прибыли, конечно, опять в темноте.

По альпинистским понятиям жить вдвоем в хорошо поставленной высотной палатке очень удобно и просторно. Однако в полном высотном обмундировании и на фоне общей усталости о ловкости и точной координации наших движений не могло быть и речи. Один раз я пролил кипяток себе под спальник. Эдик, забравшись в спальный мешок с пуховкой, занимал половину палатки.

Видимо, он страдал от боли в обмороженных пальцах, постоянно ворочался и своими неловкими движениями непременно опрокидывал примус, горелку, кастрюлю и прочее. Мне, сидя на корточках перед всей этой кухней, стоило большого труда успевать контролировать ее равновесие, готовить пищу и высовываться из палатки за новой порцией снега.

Этот день был начисто лишен какого-то творческого начала - просто работа по перетаскиванию груза. По расчетам каждому доставалось нести по 17 кг. В рюкзачок, который я вчера сделал Эдику, мы положили баллон и палатку для лагеря V. Еще один баллон Эдик взял для работы в течение дня. Остальной груз - 3 баллона, принесенные вчера Бершовым, - он возьмет после половины пути.

Мой груз почему-то в рюкзак не поместился - камеру пришлось повесить на шею. Пока шли по снежным "ножам", это не вызывало неудобств, но на отвесных стенках приходилось ее снимать: сначала поднимал рюкзак, потом возвращался за камерой.

К концу 11-й веревки мы подошли как раз во время вечерней связи, в 18 часов. Пока я разговаривал с базой, Эдик прошел немного дальше, но и там хороших площадок не просматривалось. Решили здесь же срубить часть снежного надува и разгрести осыпь. Всего за полтора часа активной работы удалось подготовить неплохую площадку.

Давно стемнело. Я в своем углу копался с примусом, как вдруг услышал какой-то металлический стук.

Что такое?

Кислородный баллон, - ответил Эдик.

Оказывается, он положил один из баллонов у входа и случайно задел его, лежа в спальнике. Баллон юркнул в незавязанный рукав входа и лихо прогремел по сложному рельефу южной стены Эвереста. Это было существенной потерей, так как у нас совсем не оставалось резерва на спуск.

А как мы будем себя чувствовать - неизвестно. Я тут же бросился проверять, не толкнул ли он и мой ботинок. К счастью, из всех наших ошибок не было ни одной роковой.

Примус никак не разгорался в полную силу, хотя еще вчера работал нормально. Вода закипала долго, и нам не удалось налиться вдоволь.

Но мы не могли позволить себе топить воду всю ночь, надо было немного поспать.

Я знал, что тяжело будет утром надевать ботинки, но все-таки снял их, так как пальцы ног онемели от холода и надо было как следует восстановить кровообращение перед завтрашней работой. Эдик во сне стонал, кряхтел и ворочался.

Видимо, обмороженные пальцы причиняли ему сильную боль, а расход кислорода 0,5 - 1 литр в минуту не давал возможности глубоко заснуть. Ночь почти не снижала дневную усталость, но большего расхода мы себе позволить не могли.

Сколько времени займет у нас восхождение - было неизвестно, поэтому хотелось пойти с первыми лучами, чтобы иметь побольше светлого времени. Начал будить Эдика в 2, потом в 3 часа. Безрезультатно. Наконец, в 5-м часу, приступил к этому серьезно (заорал). Он стал подниматься.

Как ты себя чувствуешь? - спросил я.

Не очень, но я пойду.

Ну что же, его упорство и умение терпеть хорошо известны. Если он решил идти, значит, выложится без остатка, но дойдет на одной силе воли.

Починил насос примуса, сделал чай. Готовить было некогда. Долго надевал ботинки с утеплителями. Наконец, вышли только в 6.10. Эдик с двумя баллонами, у меня кинокамера, фотоаппарат, кошки, молоток, крючья, карабины. Рация, как всегда, у меня.

Сначала у Эдика стоял расход 1 литр в минуту. Шел он тяжеловато, но, зная, что с утра ему всегда трудно, я надеялся, что он постепенно втянется. Так оно и оказалось.

Едва прошли последние 150 м нашего контрфорса и перевалили за основной Западный гребень, как с севера ударила жесткая волна леденящего ветра. Вершина держала нас в тени восходящего солнца, но не прикрывала от дыхания далекой стратосферы. Сразу еще больше начали мерзнуть руки и ноги. Сняв на пару минут рукавицы при сложном лазании, я потом больше четверти часа отогревал онемевшие пальцы до появления боли - свидетеля вернувшегося кровообращения.

Я явно недооценил сложность маршрута. Да и все мы считали, что большая часть его окажется пешей ходьбой. На самом деле почти нигде не было проще троечного лазания, не говоря уже о большой протяженности пути. Видимо, следовало сразу поставить Эдику 1,5 - 2 литра, а самому работать как можно быстрее. К 8.30 мы еще не прошли пояс рыжих скал. Видя, что Эдику очень тяжело, поставил ему 2 литра в минуту. Он сразу ожил и почти не тормозил меня до самой вершины. Не зная рельефа, я до конца тащил молоток и крючья и слишком тщательно выбирал маршрут, просматривая варианты. Надо было переть и переть, так как почти всегда варианты оказывались одинаковыми по сложности, а путь, в общем, довольно логичен и однозначен.

Простой гребень с небольшими жандармами уперся в высокие крутые бастионы. Справа они обрываются на юг, слева переходят в не очень крутую, но заглаженную стену. В нижней части ее просматривается система полочек, потом небольшой камин. Висят перила из 9-миллиметровой крученой веревки. Подошел, постучал молотком по крюку. Глухой, рыхлый звук. Ненадежно. Но заменять крючья некогда, пройду свободным лазанием. Попросил Эдика организовать страховку за выступ. На всякий случай пристегнул самостраховку к перилам, - может, не все крючья плохие. Аккуратный траверс по мелким зацепкам - и я в камине. Теперь должно бы быть просто. Однако наоборот. Стенки камина раскрываются наружу, из него вываливаешься, а зацепок нет - все заглажено. И крюк бить некуда. Потыкался туда-сюда, высказывая мое отношение к этому камину соответствующими выражениями. Пришлось снять рукавицы. Два решительных шага - и я почти на пологой части. Выпрямляюсь, стоя на маленькой зацепочке, и вдруг чувствую рывок - веревка не пускает. Хорошо, что разгибался не слишком резко, а то нога соскользнула бы. Балансируя, оглядываюсь. Веревка между нами натянулась.

Что же ты не предупредил, что веревка кончается? Подойди хотя бы на метр.

Эдик что-то отвечает, но из-под маски слов не понять. Подходит к следующему крюку, а я выхожу наверх. Опять чешуйчатый сланец, причем слои наклонены к нам. Лезешь как по маковке деревянной церкви, покрытой осиновым лемехом. Такие же черные, мелкие и скользкие ступеньки.

Постепенно забираем вправо и опять выходим на Западный гребень. Еще серия невысоких жандармов и отдельных глыб, 40-метровый снежный склон и опять стена.

Отсюда видно две грани пирамиды Эвереста - нашу Южную стену, обрывающуюся на 2 км в Западный цирк, и сравнительно пологие заглаженные склоны между Западным и Северным гребнями. На этих склонах кое-где лежит снег. На одном из снежных пятен, рядом с Западным гребнем, приблизительно на высоте 8100 я заметил две палатки, наполовину занесенные снегом. Японцы поднимались здесь в прошлом году от перевала Лхо Ла и не дошли до вершины 50 м по высоте. Параллельно нашему гребню, в 100 м левее, видна прерывистая ниточка перил. Но мы к ней не пошли - и здесь дорога нормальная.

Сколько времени мы идем, я не считал, но нутром чувствовал, что дело затягивается. Несколько раз спрашивал Эдика, какой перепад высоты по альтиметру от лагеря V, но он ничего вразумительного не отвечал. То пи он не посмотрел исходную высоту, то ли забыл ее.

Слева просматривался Северный гребень, который по мере нашего подъема приближался к нам. Когда же наконец они сойдутся? Жандарм следовал за жандармом. Поднимаясь на очередную скалу, мы видели перед собою следующую. А вершины все не видно. Казалось, так будет бесконечно. Неожиданно для меня появилась довольно крутая стена высотой метров 40. К счастью, просматривался вариант с хорошей страховкой на выступы.

Как думаешь, далеко еще? - спросил я, уже совсем разуверившись в скорой победе.

Эдик теоретически знал маршрут, видимо, значительно лучше меня и сказал совершенно уверенно:

После этой стены уже простая дорога. Здесь можно оставить железо.

Я был настроен не столь оптимистично, но с удовольствием снял с себя ответственность и выложил кошки, крючья, карабины, молоток, оставив только рацию, кинокамеру, фотоаппарат.

Поднявшись наверх и выбирая веревку Эдика, я действительно увидел пологий заснеженный склон, но все еще боялся поверить своему счастью. На 14-часовой связи с базой я на всякий случай не стал их обнадеживать, а сказал несколько раздраженно:

Каждый следующий взлет принимаем за вершину, а ее все нет и нет...

Только тут, при монотонной ходьбе по снегу, когда не нужно было искать зацепки, выбирать простейшие варианты лазания, организовывать страховку, я почувствовал, как я устал.

Постоянная техническая работа отвлекает от наблюдений за собственным организмом, поэтому человек выматывается до предела, не замечая этого.

На снегу после нескольких шагов человек истощает свой кислородный запас и останавливается отдыхать; навалившись руками на колено, можно опустить голову, закрыть глаза и думать о чем угодно. Вместо анализа технических сложностей наступает время анализа своего физического-состояния. Здесь начинаешь считать шаги, пытаясь пройти как можно больше до следующей остановки. Здесь замечаешь, как сильно замерзли руки и ноги и стараешься интенсивнее шевелить пальцами. Ни в коем случае нельзя давать им потерять чувствительность. Сердце бешено колотится, легкие лихорадочно перекачивают огромные массы воздуха, пытаясь высосать из него редкие молекулы кислорода, а ты в этой чистейшей, разряженнейшей атмосфере движешься медленно, как сквозь густую, вязкую массу, опутанный невидимыми сетями и обвешанный гирями. В этом исключительно сухом воздухе организм теряет огромное количество влаги, но очень пить не хочется, потому что холодно. Организм незаметно обезвоживается до опасных пределов. Есть тоже не хочется: все равно нет кислорода для окисления пищи. Водяной пар при выдохе (без кислородной маски) превращается в кристаллики льда еще в гортани и оседает на ее стенках.

Горло воспаляется так, что, глотая свою слюну, испытываешь жуткую боль, как будто глотаешь битое стекло. Одна мысль об этом вызывает панический страх, но и рефлекторное слюноотделение. И пытка продолжается.

Почти не возникает желания смотреть вокруг, любоваться панорамой великолепных гор. Никаких лишних движений, никаких эмоций. Короткий переход - остановка. Переход - остановка. Монотонный, бесконечный ритм.

Наконец склон стал выполаживаться. Последние камни уступили место плавно поднимающемуся чисто снежному гребню с крутыми скатами на север и юг. Верхняя видимая точка не отдалялась, как раньше, по мере подъема, а стала понемногу опускаться. Еще чуть-чуть, и глаза окажутся на одной с ней горизонтали.

Перед выходом на вершину была мысль подсказать базе включить магнитофон, но потом я решил, что у них уже все готово, настроено. Они же сидели в столовой за обедом и не догадались притащить туда аппаратуру. Уже значительно позже я узнал, что как раз в этот день в 8 утра Леша Москальцов сорвался с лестницы в трещину, и весь день у них прошел в заботах по его эвакуации. В этих условиях простительно было забыть о записи.

Я стоял на высшей точке. Следующий шаг - начало спуска на восток. Там, в 2 метрах от меня и немного левее верхней кромки гребня, едва виднеется круглый набалдашник из светлого металла с обрывками выцветших флагов.

Все. Вершина.

Я знал, что круглый набалдашник - это верхушка триагуляционного знака, установленного китайцами в 1975 г. Тренога высотой в 2,5 м теперь занесена полностью и оказалась ниже верхней точки снежного надува на вершине.

Признаться, какое-то честолюбивое чувство от того, что здесь стою именно я, все-таки шевельнулось в глубине души. Оно не было резким, внезапным, как не была внезапной сама победа. Слабая надежда на нее, видимо, безотчетно зародилась еще когда было принято решение о выходе нашей двойки из базового лагеря. К утру 4 мая надежда переросла в уверенность, а желание - в обязанность. Поэтому, глядя на Тибет, я не ощутил приступа бурной радости. Я подумал: "Ну вот, наконец-то. Вверх больше не надо. Можно отдохнуть. И что бы теперь ни случилось с погодой, с маршрутом и даже с нами, - все равно, русские побывали на Эвересте".

Я достал рацию и вызвал базу.

Я сказал:

Во все стороны идут пути только вниз, прямо передо мной торчит из снега небольшой металлический пупырь. Что будем делать?

Евгений Игоревич, не слишком склонный понимать шутки в такой ситуации, начал подробно объяснять, что этот пупырь и нужно заснять, а также снять окружающую панораму и прочее. При этом даже не поздравил с победой.

Сегодня, кажется, четвертое мая. Время - четырнадцать сорок?

Да, Да. Нет. Сейчас четырнадцать тридцать пять.

Понял. Четырнадцать тридцать пять.

Как вы себя чувствуете? Где Эдик?

Нормально. Эдик подходит.

Уже после нашего разговора Леша Трощиненко крикнул в микрофон:

Поздравляем от имени хоздвора!

Я специально не дошел до треноги, чтобы заснять девственный снег и подход Эдика. Однако не успел я настроить камеру, как Эдик, несмотря на мои просьбы, не останавливаясь и почти наступая на меня, прошел к треноге и плюхнулся рядом, испортив мне весь сюжет. Пришлось снимать так, как есть.

Эдик попросил рацию и не спеша поговорил с базой. Потом по моей просьбе снял два плана "Красногорском", потом я достал "Смену-символ". Облака к этому времени поднялись настолько высоко, что окрестных вершин совсем не было видно. Иногда просвечивала Лхоцзе. На севере - необозримые коричневые пространства Тибета, на юге - сплошная облачность.

Безусловно, я был счастлив. Оттого, что зашел, оттого, что первый. Здесь была гордость и за успех экспедиции, и за славный ленинградский альпинизм, до обидного малочисленно представленный в Гималаях. Рад, что обошелся-таки без кислорода и до сих пор в хорошем самочувствии и при ясном сознании. Но все эти мысли толпились в глубоких подвалах мозга, подавленные конкретными делами: радиосвязь, кино- и фотосъемка.

Будь я человеком более эмоциональным, может быть, воздел бы руки к небу, крикнул бы или заплясал. Впрочем, на высоте обычно нет сил для этого. Во всяком случае, посидел бы в задумчивости, прислушиваясь к ощущениям и наслаждаясь счастьем. Но работала стандартная программа - быстро сделать необходимое и вниз. Вниз без оглядки. Кажется, мы даже не поздравили друг друга. Хорошо, что Эдик, думая дальше сегодняшнего дня и не озабоченный назревающей ситуацией, остановил меня на спуске:

Что ты скажешь, когда придешь домой? Ведь тебя спросят: камень привез?

Я на лету подхватил эту богатую мысль и накидал в рюкзак несколько килограммов известняка.

Спуск начали через час, в 15.35.

Пошел снег.

Мы и без того шли медленно, а когда стало скользко на скалах, вовсе поползли. В 16 часов я понял, что мы можем крупно заторчать: при таком темпе засветло не успеем вернуться на 8500. Сказал об этом Эдику. К моему изумлению, он почему-то заговорил о том, что в 40 м ниже у нас лежат молоток и крючья. До сих пор я даже отдаленно не представляю, что он хотел этим сказать.

В конце концов я вытянул из него формальное согласие.

Ну ладно, свяжись, - сказал он, явно не одобряя мое решение.

Я вызвал Иванова. База была на прослушивании.

А вы где находитесь, как ты оцениваешь?

Думаю, около восьми восемьсот.

Ну что же, осталось триста метров по высоте, времени у вас еще два с половиной часа - успеете.

Я почувствовал себя виноватым в том, что без причины беспокою людей, и стал оправдываться:

Валя, но ведь вверх мы шли восемь часов, а вниз по скальному маршруту без перил быстрее не получится. Да еще этот снегопад...

Ну вы пока спускайтесь, а потом по ходу дела посмотрим.

Вдруг вмешался Евгений Игоревич:

Ну вы решайте сами, а мы пойдем. Выйду на связь попозже. Эска* . - И я выключил рацию.

Как назло, на первой же крутой стене Эдик забурился на 30 м левее маршрута, и я последним никак не мог спуститься по заснеженным скалам. Здесь пришлось оставить рюкзак.

Я искренне думал, что завтра быстренько сбегаю за ним. У меня стерлось ощущение расстояния и сложности маршрута. Однако утром ребята меня разубедили в реальности, да и в необходимости, этого шага. Рюкзак спустил Сережа Ефимов, предварительно на 90% облегчив его геологическую коллекцию.

Через пару часов, когда уже стемнело, я вышел на связь с базой.

Володя, двадцать минут назад к вам вышли Бершов и Туркевич с большим количеством продуктов, горячего питья, медикаментов и кислорода.

Зачем нам лекарства? Мы вроде пока здоровы...

Не понадобятся - и хорошо. Тебе тоже несут кислород и маску.

Да мне-то кислорода, наверное, не нужно. Вот попить бы горячего...

Ничего, ничего. Не нужно так не нужно. На месте решишь.

Евгений Игоревич говорил мягко, без нажима, верный своему правилу - убеждать, а не приказывать и даже не уговаривать. Так говорят с ребенком, который вдруг начал слегка капризничать. Стараются избежать окрика, а плавно подвести к тому, чтобы он сам принял желаемое решение.

Вскоре я связался с Мишей Туркевичем. Далеко внизу, на пологой части гребня, на фоне свежего снега я увидел двойку. В лунном свете мне показалось, что они уже близко.

Бэл, где вы находитесь, сколько до вас?

Миша, я думаю, за час вы дойдете.

На самом деле они шли 2,5 часа.

Бэл, как вы шли?

Миша, старайтесь держаться правее. Как можно ближе к гребню. За гребень вы все равно не уйдете - там стены, а влево по склонам путей много, можем разминуться.

Однако Миша, кажется, не понял и несколько раз переспрашивал. Рация у него висела на груди сверху пуховки и была на постоянном приеме. Естественно, аккумуляторы сели очень быстро.

Так мне на помощь пришла группа, которую я когда-то называл хилой компанией и высказывал сомнения в ее надежности. Жестокий урок! Оказывается, они не так слабы, как мы думали.

С одной стороны, это сообщение нас обрадовало, с другой - мы, видимо, совсем расслабились. Пожалуй, и соображал я плохо, так как прошел мимо собственных кошек, вместо того чтобы надеть их. Очень не хотелось останавливаться и снимать меховые рукавицы на таком морозе... Одна из них была сильно порвана, рука в ней мерзла, поэтому я постоянно менял рукавицы местами.

У Эдика кончился последний баллон. С парнями мы встретились в 21.00 где-то на 8700.

Видя, что они показались из-за перегиба в 40 м ниже, мы остановились на ближайшей удобной площадке. Эдик сел. Подошел Миша, как всегда шумный, энергичный, уверенный. За ним Серега. Дали нам пол-литровую фляжку теплого компота. Серега достал 3 инжиринки. Я с тоской подумал о "большом количестве горячего питья и пищи", обещанном Таммом. Вид у нас был, видимо, далеко не бравый, поэтому ребята энергично принялись нам помогать. Видя такую активность, мы и вовсе опустили руки.

К этому времени я уже свыкся с мыслью, что надо взять кислород, и, кажется, даже не сопротивлялся. Рюкзака у меня не было, поэтому решили повесить баллон (в нем было 70 атм.) на веревке через плечо. Руки мои в порванных рукавицах настолько закоченели, что завязать узелки мне было бы очень трудно. Серега это исполнил быстро и ловко.

Ну, как самочувствие?

Да я-то что! Вот как Эдик?

Нормально, - ответил Мысловский.

Сами спуститесь? Мы хотим пойти на вершину.

Куда? - не понял я.

На вершину! А что? Светло, кислорода навалом. Если вы не против...

Будучи тугодумом, я пару секунд осваивал эту мысль.

Ну что ж, давайте! Эдик, ты как?

Пусть идут.

Дай рацию, я спрошу Тамма. Наша села.

Наша тоже садится. Я сам свяжусь.

К этому времени голос мой из-за многосуточного пребывания на большой высоте без маски стал совсем слабым и хриплым, в горле застрял комок бритвенных лезвий. Кожа на лице онемела от мороза, губы еле двигались. Наверное, в базовом лагере казалось, что с ними говорит чуть ли не умирающий человек.

Однако разборчивость моих передач, по заключению нашего радиста Ю. В. Кононова, всегда оставалась высокой.

База! База! Я - группа один. В моей рации кончается питание... Отвечайте быстро. Ребята хотят идти на вершину. Мы чувствуем себя нормально, спустимся самостоятельно. Можно им идти?

Нет, - мгновенно ответил Евгений Игоревич.

Сергей тут же выхватил у меня рацию.

Почему нет?! Почему нет?! - закричал он, волнуясь и нечетко работая кнопкой "передача".

Сколько у вас кислорода?

Триста атмосфер!

Сколько?

У каждого по два баллона - в одном двести, в другом сто.

Наступило молчание, в течение которого темпераментный Сережа пытался еще что-то добавить. Томительно тянулись мгновения, быть может важнейшие за всю его альпинистскую биографию. Он это прекрасно понимал, и сразу бросалось в глаза, что он нервничает.

Хорошо, - сказал Тамм через 3 - 4 секунды, и Серега преобразился. Опять обычный Бершов - веселый, говорливый, добродушный.

Сколько до вершины?

Наверное... часа два-три.

В тот момент я был о нас лучшего мнения. Мне казалось, что мы спустились гораздо ниже. На самом деле ребята проскочили последний кусок всего за час.

Сережа протянул какие-то таблетки:

Свет говорит - это возбуждающее. Штуки две-три - хорошая доза...

Я тут же проглотил 3 штуки.

Через сорок минут побежишь как молодой. А если эффекта не будет, можно принять еще пару.

Я взял в карман эти чудесные таблетки, которые из ничего дают силы измотанному организму. Однако ни через 40 минут, ни через 4 часа я не дождался взрыва активности, хотя съел весь запас. Чудес не бывает. Загнанную лошадь не поднимет ни кнут, ни овес, ни ветеринар.

С кислородом (я поставил 1 литр) стало легче, но спуск продолжался вяло, так как оставалась главная сложность - заснеженные скалы при отсутствии кошек.

Когда мы подошли к месту, где следовало искать японские перила, я оказался в затруднении. Ночью после снегопада все выглядело незнакомо, и я не знал, куда податься. На наше счастье, в это время я услышал голоса. Ребята уже спускались. Я предложил Эдику подождать их. Он был в каком-то полубессознательном состоянии, но все же после нескольких обращений остановился и сел. Вскоре и Сережа нас заметил и стал кричать, чтобы мы не двигались. Ему показалось, что мы идем к пропасти. Но мы и без уговоров рады были посидеть, отдохнуть.

Дальше во всех сложных местах мы спускались по их перилам. Эдик шел медленно, тяжело, но шел сам. А вот руки его уже совсем не действовали, он не мог встегнуть карабин. Сережа и Миша всячески старались помочь, взяли на себя все операции с веревкой. Ребята работали быстро, четко и, как всегда, весело.

Ну давай, зашнуривай! - в своей обычной грубовато-шутливой манере крикнул Миша, пристегнув Эдика к очередным перилам. Может быть, он сказал не "зашнуривай", а "сыпься" или "поливай" - не помню. В общей, одно из тех словечек, которые кричат болельщики, подгоняя скалолазов на соревнованиях. К моему удивлению, Эдик обиделся и забурчал:

Что значит "зашнуривай"? Я тебе не "зашнуривай". Молодые еще... Нас, стариков, надо беречь! Недознавки! Что бы вы без нас делали? Вас еще учить и учить. И не кричи на меня. Вот я вернусь... Меня любят...

К счастью, Миша этого не слышал.

Я спускался последним и по перилам, и в тех местах, где связки шли независимо. Пройдя японские перила и вернувшись на Западный гребень, ребята решили отдать нам кошки. Путь предстоял Сравнительно простой, но длинный. Не имело смысла идти связкой по связке. А самостоятельно идти без кошек нам было тяжело. Особенно опасно мне, так как я спускался последним свободным лазанием и практически без страховки. К этому времени рукавицы мои были в дырах, а мороз, пожалуй, под 30°, поэтому руки окоченели, и я не мог бы сам надеть кошки. Оказывается, у Сережи Бершова с собой были запасные меховые рукавицы, но я не догадался спросить или хотя бы пожаловаться.

После того как ребята надели нам кошки, мы почти не пользовались их веревкой. Они шли впереди и выбирали маршрут. На скальных стенках мне очень мешал кислородный баллон, который идеально исполнял функции ботала. Ботало - толстое полено, которое подвешивается на шею теленку, чтобы он не убежал из стада. Казалось, что особой пользы от кислорода нет, и я ждал, когда же он кончится, чтобы бросить баллон. Время от времени я смотрел на манометр.

Слушай, здесь почти ничего не осталось. Можно снимать?

Ты что? Еще на часик хватит.

После этого пошли простые места, и я забыл про баллон, приспособился. Через пару часов я глянул на индикатор подачи - в крайнем нижнем положении, посмотрел на манометр - ноль. Снял маску и вздохнул с облегчением. Она давно уже не помогала, а только затрудняла дыхание. С радостью скинул веревочку с баллоном. Маску и редуктор взяли в рюкзак, а я пошел совсем налегке. Это было очень кстати, потому что опять показались стеночки, требующие аккуратного лазания.

Вдруг стало темно. Зашла луна. Только теперь мы оценили, как нам повезло с лунным освещением. Спускаться в полной темноте, на ощупь - значит играть в жмурки с опасностью. Поэтому обычно ночью не спускаются, стараются пересидеть до рассвета, борясь с холодом. В такой борьбе на высоте человек, как правило, проигрывает. Но мы уже не боялись холодной ночевки: во-первых, до лагеря недалеко и путь несложный; во-вторых, до рассвета всего час.

Этот час я скребся совсем уже медленно, постоянно притормаживал Эдика, который так и норовил сдернуть меня с какой-нибудь стенки. Наверное, он плохо слышал мои команды через свой меховой шлем и капюшон пуховки...

Рассвело так же внезапно, как стемнело. Я узнал место стыка гребней. От Западного, где мы находились, влево вниз уходил наш контрфорс. Еще сотня метров пути. Близость финиша доконала меня. Спало нервное напряжение, на котором только и шел. Поплелся, присаживаясь в снег через каждые 10 - 20 м.

Не знаю, сколько еще времени я мог бы идти. Не было ощущения, что вот-вот кончатся силы. Они давно уже кончились. Организм вошел в режим какого-то безразличного состояния, когда непонятно, то ли он будет работать бесконечно, как вечный двигатель, без притока внешней энергии, то ли внезапно откажет в совершенно непредвиденный момент. Казалось, что в палатку я вполз на самом последнем пределе. Но где этот последний предел? И что после него? Пожалуй, никогда за всю альпинистскую карьеру я не был так близок к концу. И до сих пор не могу толком понять, в чем причина, где ошибка...

В лагере V мы пробыли недолго. Поели, попили, почти не спали. Иванов и Ефимов, встретив нас и напоив, отправились на вершину. Сережа связался с Орловским. Эдику сделали уколы сосудорасширяющих. Нам обоим дали таблетки компламина. Хотя на руках и ногах пальцы у меня онемели, цвет их был нормальный; я знал, что они восстановятся через несколько дней, и отказался от уколов.

Меня не кололи, но добродушно подкалывали:

Ну что, Бэл, пойдешь за рюкзачком?

Я еще продолжал упрямиться по инерции, однако чувствовал, что вряд ли соберусь с силами на такой подвиг - далековато и так хочется вниз.

Что у тебя там самое необходимое? - спросил Сережа Ефимов, уходя на вершину.

Смотри сам. Возьми что сможешь. Хотелось бы вернуть японскую аппаратуру - на память. И хотя бы несколько камешков. И главное - фотоаппарат и кассету из кинокамеры, а остальное - как захочешь.

Ребята дали нам поспать только пару часов. Надо было спешить.

Спускались плотной группой. Кислород я больше не применял с тех пор, как он кончился у меня еще ночью. Здесь его было мало, а я не настолько плохо себя чувствовал. Эдику дали полный баллон и поставили на 2 литра в минуту. Боялись, сможет ли он самостоятельно спускаться по перилам, но все обошлось - хотя и очень медленно, но он шел сам.

Он часто останавливался, просил переодеть его или поправить снаряжение, говорил что-то не всегда понятное. Я спускался последним, наблюдая за ним сверху; при длительных остановках я садился на какую-нибудь полочку и дремал по нескольку минут, пока Эдик и Сережа не освобождали мне следующую веревку. Шлось легко: все-таки вниз, в тепло, к тому же без груза и при хорошей погоде. А на солнце даже приятно, только клонило в сон - вторые сутки на ногах, да и ночь перед восхождением я почти не спал.

Когда Эдик миновал острые снежные гребешки, где даже перила в случае срыва не спасут от травмы, мы облегченно вздохнули. В IV лагере не задерживались, чтобы успеть в лагерь III засветло. Я успел, обогнав Эдика, пока он отдыхал на 8250. Он пришел, видимо, поздно. Когда - точно не знаю, так как я уже спал, дорвавшись наконец до этого великолепного занятия после 2 дней и 1 ночи непрерывной работы. По дороге встретились с двойкой Валиев - Хрищатый и как могли передали ей свой опыт восхождения. Казбек, в свою очередь, отдал Эдику отличные варежки из собачьей шерсти.

К утру 6 мая Эдик чувствовал себя уже значительно лучше. Меньше стонал, не просил капризным голосом: "Миша, погрей мне этот пальчик". Стало приходить сознание всего происшедшего, а может быть, и своей роли в этой драме.

Большое впечатление произвел на меня своим поведением Сережа Бершов. Он постоянно опекал Эдика, буквально нянчился с ним, как с ребенком, одевал и раздевал, кормил, выводил из палатки, выполнял все капризы. Я так не смог бы.

Теперь, в сотый раз пытаясь разобраться в происшедшем, я спрашиваю себя: где, когда и кто должен был изменить ход событий? То, что случилось с первой двойкой, в корне противоречит формальным нормам и самому духу советского альпинизма. Неподготовленная база, работа в одиночку, рывок на пределе сил, на грани между здравым смыслом и авантюризмом. Отсутствие привычной и столь милой нам 100%-ной гарантии успеха. Что это? Наш просчет? Или все можно списать на невезение, на объективные трудности. Хочется надеяться на последнее. Но в дальнейшем хотелось бы участвовать в более правильных восхождениях.

Милиция не хочет платить за свои ошибки
ГУВД Санкт-Петербурга подало кассационную жалобу в коллегию по гражданским делам городского суда на решение по иску Елены Балыбердиной, вдовы альпиниста Владимира Балыбердина. Она потребовала выплатить ей 70 млн рублей в качестве компенсации за нравственные страдания, которые причинили ей сотрудники ГУВД. Два года назад Владимир Балыбердин погиб в автомобильной катастрофе. Милиционеры не сообщили родственникам о случившемся и собирались захоронить тело в братской могиле, как неопознанное. Суд удовлетворил иск Елены Балыбердиной, предписав ГУВД выплатить ей 35 млн рублей. Милиционеры платить вдове не хотят.

Поиски пропавшего альпиниста
Владимира Балыбердина называли легендой российского альпинизма. Слава пришла к нему в начале 80-х, когда он стал первым советским альпинистом, взошедшим на вершину Эвереста. В 1989 году в составе команды из пяти спортсменов Балыбердин первым в мире совершил траверс четырех вершин Канченджанги, в 1991-м — скоростное восхождение по юго-восточному ребру Эвереста, а в 1992 году покорил Чогори и восьмитысячник К-2. Первым из российских спортсменов он покорил три вершины высотой более 8 тыс. метров. Осенью 1994 года Балыбердин вместе с известным итальянским альпинистом Райнхольдом Месснером планировал в третий раз взойти на Эверест.
В ночь на 22 июля 1994 года Владимир Балыбердин разбился в автомобильной катастрофе. На его "Волгу" наехал трейлер, принадлежавший финской фирме "Яакко Похъела". Вместе с Балыбердиным в машине находилось еще четыре человека. Трейлер протащил "Волгу" 70 метров. Только один ее пассажир чудом остался жив.
Подъехала милиция. Оформляла ДТП дежурный следователь следственного управления ГУВД Васильева. Она изъяла документы погибших, но в морге их почему-то оформили как безымянных.
Родственники и друзья Балыбердина начали его поиски на следующий день. Искали по знакомым в Санкт-Петербурге, ездили на дачу, звонили в Москву. Но все безрезультатно. Только через две недели тело случайно нашли в морге. На следующий день знаменитый альпинист должен был быть похоронен в братской могиле, вместе с другими неопознанными трупами. Так как холодильник в морге не работал, пришлось хоронить Владимира в закрытом гробу. На заявление о пропаже мужа примерно 17 августа жена Балыбердина Елена получила официальный ответ из отделения милиции, в котором участковый Тимонин сообщал, что пропавшего найти не удалось и материалы направлены в уголовный розыск. К тому времени Балыбердина уже неделю как похоронили.

Финская фирма не торопится возмещать ущерб
Расследовал уголовное дело по факту дорожно-транспортного происшествия старший следователь 4-го отдела управления по расследованию организованной преступности Александр Долгушевский. Водителя финской фирмы Тимоти Ахола он отпустил до суда под залог в $10 тыс. Фирма "Яакко Похъела" буквально завалила суд его положительными характеристиками, а также предоставила медицинские справки, в которых сообщалось о заболеваниях обвиняемого гипертонией, диабетом, отитом и еще атеросклерозом.
Тем не менее 10 марта 1995 года Фрунзенский нарсуд Санкт-Петербурга приговорил Ахола к пяти годам лишения свободы за непредумышленное убийство. В мае Ахол попал под амнистию в России, а 7 июля был передан российской стороной финским властям.
Первоначально руководство фирмы "Яакко Похъела" было готово на все, даже выслало письмо-гарантию с обещанием выплатить компенсации семьям всех погибших. Но обещаний своих не выполнило. Елена Балыбердина подала иск о возмещении морального ущерба в суд Финляндии. Заседание по этому иску пока не назначено. Одновременно вдова альпиниста начала судиться с ГУВД Санкт-Петербурга, требуя возместить причиненный ей моральный ущерб.

Никто не признает себя виновным
От милиционеров Балыбердина потребовала 70 млн руб. 3 июня 1996 года Дзержинский суд Центрального района Санкт-Петербурга вынес беспрецедентное решение о взыскании с ГУВД Санкт-Петербурга денежной компенсации за моральный вред, причиненный сотрудниками милиции, предписав выплатить вдове 35 млн руб. Снижая сумму компенсации, суд принял во внимание тяжелое материальное положение ГУВД.
Отношение ГУВД к случившемуся менялось с течением времени. После первых сообщений в печати о гибели альпиниста была проведена служебная проверка, в ходе которой подтвердились факты бездушного и халатного отношения к исполнению своего служебного и гражданского долга со стороны ряда причастных к делу сотрудников. Начальник ГУВД Санкт-Петербурга генерал-лейтенант Юрий Лоскутов объявил провинившимся сотрудникам выговоры: старшему следователю Васильевой — "за грубое нарушение ведомственных нормативных актов, выразившееся в неправильном оформлении сопроводительных документов при направлении трупов в морг", участковому инспектору Тимонину — "за поверхностную проверку материала о розыске Балыбердина и непринятие исчерпывающих мер к установлению его местонахождения", следователю Долгушевскому — "за невыполнение в полном объеме ст. 127 УПК РФ, допущенные ошибки в организации взаимодействия различных служб на начальном этапе следствия".
Но после того как Балыбердина подала иск, позиция руководства ГУВД изменилась. Их представитель в суде Соколова заявила, что в действиях милиции не было нарушений. То, что сотрудники милиции были наказаны, Соколова объяснила просто: "Надо же было успокоить общественность". Но ее слова во внимание суд не принял.
ГУВД обжаловало решение суда. В кассационной жалобе отмечено, что "суд не может брать в основу удовлетворения иска несовершенство системы обмена оперативной информацией между службами и подразделениями", из-за которого, собственно, вдове Балыбердина и не сообщили о том, что ее муж погиб. Оказалось, что в действиях Долгушевского, Тимонина и Васильевой нет никаких нарушений. Более того, следователь Долгушевский "многократно звонил истице домой, завозил и оставлял повестку по месту жительства", но не смог "провести опознание, так как не смог найти жену погибшего". Участковый инспектор Тимонин не смог найти по заявлению Балыбердиной ее мужа, "поскольку в Городской станции скорой помощи, в Бюро несчастных случаев и в общей канцелярии морга Балыбердин значился как неизвестный". Почему он значился неизвестным, непонятно, ведь из текста кассационной жалобы следует, что Васильевой "был составлен протокол осмотра места происшествия, где зафиксированы полные установочные данные водителя — Балыбердина В. С. Копия протокола под расписку была передана работнику медслужбы вместе с трупами для доставления в морг".
Материалы дела сейчас находятся в городском суде. Предполагается, что вторичное слушание дела будет назначено на осень: судьи в отпуске.

АНАСТАСИЯ ГАЛКОВСКАЯ